Сигнал сбора

Форстчен Уильям Р.

Калинка тут же вставал, чтобы помочь ему, но еще до него у постели Винсента оказывалась Таня, которая шептала успокаивающие слова, вытирая платком вспотевшее лицо, и юноша расслаблялся, снова погружаясь в сои до тех пор, пока ему не являлся новый кошмар.

В конце концов Винсент все-таки выздоровел, но в его глазах осталась грусть, которая еще долго будет пребывать с ним.

Поскольку Таня была единственным ребенком Калинки, все помыслы крестьянина были о ней, его маленькой девочке, которая вдруг превратилась в женщину. У него не было никакого положения, никакого приданого для Тани, и он боялся, что ей предстоит заниматься тяжелой работой, которая быстро погасит яркий огонь ее души

и раньше срока сведет в могилу. У него была еще одна причина бояться, и так как Ивор не предложил заступничества его семье, Калинка дрожал от страха при мысли о дне выбора жертвы для Праздника Луны. Отбросив на время эти раздумья, он радостно наблюдал за парочкой, погруженной в увлекательную для обоих беседу. Калинка полюбил этого юношу, который был послан ему Пермом вместо сына, утраченного много лет назад. В Винсенте была сила, но была также и нежность — столь необычное, но вместе с тем прекрасное сочетание. Да, он хотел бы когда-нибудь назвать этого человека сыном.

В доме было тепло и уютно. В очаге потрескивал огонь, обволакивая присутствующих приятным жаром, атмосфера комнаты была наполнена тишиной и счастьем. На столе лежали ломти свежего хлеба, и Людмила, стоя в углу, с благожелательной улыбкой смотрела на молодую пару. Калинка подмигнул ей, и они оба вспомнили, как двадцать пять лет назад зародилось их собственное чувство.

Молчание длилось очень недолго. Молодые люди поймали на себе взгляды Калинки и Людмилы и одновременно залились краской. Переводчик усмехнулся и погрозил им пальцем.

Раздался стук в дверь, и Людмила кинулась открывать.

В дверях стоял высохший старик с седой бородой, доходившей ему до пояса. Позади него толпился еще десяток людей, все в одинаковых белых шерстяных рубахах, перехваченных поясом. Их ноги были обмотаны какими-то тряпками, чтобы не так мерзнуть от осеннего холода.

— Мир и благо этому дому, — произнес старик, низко кланяясь.

— И вам благо, Нахатким, родичи и друзья, — ответил Калинка, подходя к двери и в свою очередь кланяясь гостям.

Всем входящим в дом Людмила предлагала хлеба с солью на расписном подносе. Каждый гость брал ломоть хлеба, макал его в соль и обращал лицо к иконе Кесуса, висящей на восточной стене.

Перекрестившись, они съедали хлеб, низко кланялись иконе и только после этого присаживались за стол.

Какое-то время все напряженно молчали, а Калинка с женой разливали гостям чай, накладывали им хлеб, зелень и солонину.

Калинка кинул взгляд на Готорна и улыбнулся. Ловушка захлопнулась. Винсент и не подозревал, что должны появиться гости, и тем более не знал причину их прихода.

Нахатким был, пожалуй, самым старым человеком в Суздале и потому пользовался особым уважением. Хотя он был всего лишь торговцем кожами, даже знать испытывала к нему некоторое почтение, ну а среди купечества его мнение было непререкаемо, так как годы одарили старика редкой мудростью.

Остальные были известными крестьянскими вожаками Суздаля и его окрестностей. Борис, близкий родич Калинки, даже умел читать и потому пользовался огромным авторитетом. Высокий и сильный Василия был незаконнорожденным сыном крестьянки и знатного человека. Хотя его отец, давно уже умерший, не уделял ему никакого внимания, Василия ухитрялся вращаться в обоих кругах и часто выручал крестьян из неприятностей, за что прослыл мудрым советчиком, которому доверяли все простолюдины.

Все они пришли сюда по делу, и Калинка не замедлил начать разговор.

— Когда вы постучались, мы тут с моим другом Готорном как раз говорили о том, какой странный народ эти янки, — безразличным тоном произнес он, потрепав Винсента по плечу.

— Как твоя нога? — задал вопрос Нахатким, на его морщинистом лице появилось

выражение сочувствия.

— Все хорошо, господин, — ответил по-русски Винсент. — Спасибо.

— Ты храбрый человек, — шепнул ему старик. — Знай, своими делами вы, янки, нажили себе врагов, но приобрели куда больше друзей.

Не найдя ответных слов, Винсент просто кивнул.

— Винсент, я рассказал своим друзьям о том, что мы с тобой обсуждали, — сказал Калинка. — Может, ты сам с ними об этом поговоришь? Юноша помедлил с ответом. Кин не раз предупреждал солдат, чтобы они не слишком откровенничали с Суздальцами, чтобы не подрывать местные порядки. Кое-кто изрядно ворчал по этому поводу, возмущаясь рабством, существующим в этом мире. Но все понимали, что пока лучше не ссориться с правящим классом, если они хотят выжить.

И все же, разве правда не превыше всего? Родители учили его, что правда может быть мучительной, но нельзя скрывать ее от того, кто ищет. У него не было выбора, и Винсент кивнул Калинке в знак согласия.

— Мои друзья будут спрашивать, — продолжил Калинка, — а я буду переводить и для тебя, и для них.

— Я плохо говорю по-русски, — улыбнулся Винсент. Калинка похлопал его по спине, и юноша поудобней устроился на стуле. Рядом с ним примостилась Таня.

— Мои друзья видели чудо-машины янки, но я рассказал им еще кое-что — например, о том, как вы живете.

— О чем же именно?

— О вашем Союзе и этой, как там ее… декларации.

— Декларации независимости?

— Да, о ней.

Винсент улыбнулся и обвел взглядом комнату. Надо же, как странно. Дома у них всегда было принято прислушиваться к старшим, выказывать им уважение, и он жил с пониманием того, что мудрость приходит только с годами. А сейчас все было наоборот. Седобородые мужи жадно ловили каждое его слово.

— В моей стране, Америке, — медленно начал он, стараясь, чтобы Калинке было удобно переводить, — во времена наших прадедов правили знать и бояре, как у вас тут. Мой народ, все люди моей страны, называемой Америка, были обычными земледельцами или купцами, как вы. Мы верили, что люди созданы Богом равными. Если человек трудится, то все, что он сделал в поте лица своего, по праву принадлежит ему. Мы верили, что человек должен возделывать землю, которая принадлежит ему и никому больше, и нельзя заставлять его бесплатно работать на другого. Так что народ Америки написал на пергаменте длинную речь. Мы назвали ее Декларацией независимости. Мы послали ее нашему царю и сказали ему, что все люди равны и что он больше не правит нами.

Суздальцы удивленно загомонили, но тут же стихли, с нетерпением ожидая продолжения рассказа Готорна.

— Тогда царь нашей страны послал солдат, чтобы подчинить нас своей воле. Мы отчаянно сражались и победили царя. После этого крестьяне изгнали из страны царя, знать и всех их солдат.

— И кто стал боярами? — спросил Нахатким.

— Никто.

— Как это может быть? — удивился Василия. — Кто же тогда издает законы и правит народом?

— Мы сами собой правим. Когда война закончилась, в каждом городе страны собрались люди. Они выбрали лучших из своего числа и послали их на большой совет. Там, на этом совете, эти люди сочиняют правила, обязательные для всех жителей страны. Если они сочиняют хорошие правила, то остаются в совете. Если плохие, то люди их города отзывают их обратно и посылают других мудрых людей на их место. По всей стране мы ищем человека, который был бы мудрее всех. Найдя, мы посылаем его возглавить совет. Он называется президентом. Президент служит нам четыре года, а потом в каждом городе опять собираются люди и решают, хороший ли это правитель или нет. Если это плохой президент, мы отправляем его домой и выбираем на его место другого.