Сигрид Унсет. Королева слова
Шрифт:
Среди немногих негативных отзывов была и статья анонимного рецензента в газете «Социал-демократ». Он утверждал: книга свидетельствует о том, что женщины неспособны понять сущность любви: «Фру Марта понимает эротику, но не любовь, что характерно для большинства женщин, и автор романа здесь не исключение» [85] . Подобная критика могла вызвать у нее только улыбку. Но еще больше ее рассмешила статья датского обозревателя из «Даннеброг», где он не скупился на похвалы, правда несколько по ложному адресу: «…ему присущи некая обаятельная дерзость, проникновение в суть явлений. Временами его стиль кажется грубоватым, но в любом случае оставляет впечатление истинно норвежской свежести» [86] . Ее приняли за мужчину. Должно быть, Сигрид смеялась до слез.
85
Social-Demokraten, 25.10.1907, jf. Trond Haugen: «Den kritiske mottakelsen av Sigrid Undsets debutbok Fru Marta Oulie».
86
P.A.J. i Dannebrog, 21.4.1908.
Для
Юхан Фалкбергет, дальний родственник Сигрид, приветствовал ее вступление в ряды «собратьев по перу и предупреждал, что каждый начинающий писатель должен быть готов к жестокой борьбе за существование» [87] .
Совершенно неожиданно для себя она оказалась в центре внимания и осознала, что является весьма заметной женщиной. Ее дебютная книга удостоилась похвалы за серьезность подхода к актуальной теме современности, да и мало кто мог похвастаться столь же запоминающейся начальной фразой. Появление Сигрид Унсет в писательской среде вызвало настоящую бурю. Мужчины-писатели толпились вокруг новой красивой коллеги. Вот какой увидел ее Херман Вильденвей, тоже дебютант того года, но гораздо более известный и искушенный литератор. Дело было 4 декабря 1907 года на писательском обеде в кафе «Энгебрет»: «За столом сидела статная женщина лет двадцати пяти, крупная, с роскошной фигурой, и курила тонкие сигареты. Первое, что мне пришло в голову, — передо мной прогрессивная молодая дама, сама воплощенная независимость. Ее большие темные глаза изучали лица присутствующих. Складывалось впечатление, будто она делает про себя критические заметки, оставаясь при этом равнодушной ко всему происходящему вокруг. „Это Сигрид Унсет, — сказала мне Барбра Ринг, — ее ожидает большое будущее“. „Аскехауг“ напечатал ее первый роман по рекомендации Гуннара Хейберга» [88] .
87
Jf. Trond Haugen: «Den kritiske mottakelsen av Sigrid Undsets debutbok Fru Marta Oulie».
88
Wildenvey 1938, s. 36.
В то время Унсет размышляла сразу над тремя литературными проектами одновременно. «Вообще-то теперь мне бы следовало отдохнуть, — пишет она Дее, усталая, но довольная поднятой шумихой, — однако боюсь, что времени осталось не так уж много. Во всяком случае, в моей голове еще по крайней мере три книги, рвущиеся на бумагу, и временами начинает казаться, что нужно поторопиться. А еще врач говорит, что сердце у меня не в порядке и вряд ли станет крепче, если не откажусь от спорта и табака. Ну а я, знаешь ли, неспособна отказаться ни от того, ни от другого» [89] .
89
Undset 1979, s. 146.
Очевидно, что Сигрид очень даже по душе и ее новообретенный писательский имидж, и забота врача о ее здоровье. Возможно, она слегка бравировала? Она, так много прочитавшая и еще такая юная? Ведь по большому счету она продолжала жить размеренной и скромной жизнью секретарши, дни проводила в конторе, вечера коротала в кругу семьи. Единственным доступным ей излишеством оставалась только работа над книгами по ночам. Веселые писательские посиделки были скорее исключением в череде серых будней. До следующего отпуска в горах надо было ждать почти год. Тем чаще в письмах к Дее она напускала на себя эдакую небрежность, принимая позу свободного художника, что гуляет по окрестностям, курит и пишет по ночам. Ей куда больше нравилось рассказывать об этом, чем о другой стороне своей жизни — монашеской: незамужняя сестра шьет для младшей приданое. Рагнхильд обручилась с почтмейстером из Швеции Эйнаром Вибергом, с которым познакомилась, навещая Сигрид и Йосту в горах. А еще Сигрид вышивала детский воротничок — Дея уже давно вышла замуж за своего Леонарда Форсберга, а теперь у нее родилась девочка. Пока Сигрид радовалась своему первому роману, подруга радовалась первенцу. Так что счастливая писательница сидела и вышивала для женщин, добившихся победы на других фронтах.
Ее не оставляло чувство «усталости и перенапряжения», казалось бы, успех должен был придать ей новые силы, но она их в себе не ощущала. Зато чаще, чем когда-либо раньше, бывала на людях. Теперь ее «непохожесть» из недостатка превратилась в достоинство, привлекающее, а не отталкивающее других, и она с радостью откликалась на приглашения в писательские дома или на прогулку по Нурмарке в компании ровесников. Конечно, ничто не могло сравниться с Хёврингеном, но он был далеко, так что Нурмарка с успехом заменяла его в течение года. Закончилось время ее одиноких прогулок; она стала более открытой и начала делиться своими впечатлениями с другими. «Прекраснейшее место, которое я когда-либо видела, — это буковая рощица на склоне горы Шеннугсосен», — писала она своему новому другу и коллеге по цеху Нильсу Коллетту Фогту [90] . Их дружба началась с того, что этот знаменитый писатель прислал ей письмо со словами похвалы — чего она никак не могла ожидать. Возможно, отчасти благодаря таким нечаянным радостям, плодам ее нового статуса, Сигрид и стала более открытой, перестала держать все в себе. Кто бы мог себе представить еще несколько лет назад, что такой известный
90
Brev til Nils Collett Vogt, 12.5.1909, NBO, 343.
А почему бы ей не написать о жене, верной своему мужу, спросила как-то Дея. С этим можно подождать. Для начала Сигрид напишет сборник рассказов. Рассказов о молоденьких девушках в поисках настоящего чувства, их мечтах о счастье, стремлении обрести истинные ценности, в том числе в любви. Мир чувств и мир эроса. Она уже давно изучала его, и не только по народным балладам, книгам и пьесам. Она живо помнила все, даже свои самые ранние встречи с этими опасными чувствами.
«Во сне я знала обо всем», — писала она в посвященном эросу рассказе «Сон» из сборника «Счастливый возраст». Наверняка не все здесь взято из жизни самой писательницы, как могло бы показаться, — возможно, она вплела сюда фрагменты историй «попавших в беду» девушек. Однако большинство читателей ощутили в рассказе «тревожащую ясность чувств, какую дает только личный опыт» [91] . Повествование ведется от первого лица, двенадцатилетней героине снится сон. Она идет, ожидая кого-то, но не знает кого. И вот он появляется: «Он подходит сзади, кладет руки мне на плечи и притягивает к себе. <…> Помню, как всю меня захлестнуло небывало яркое чувство собственного существования». В следующем сне ей уже шестнадцать, действие опять происходит в «маленьком датском городке», и на этот раз она отлично знает, кого ждет. У него лицо как у прокаженного из ее детских страхов. Узкий рот, напоминающий кровавую щель. Он поднимает руку, ловит птиц и раздавливает их, так что слышен хруст птичьих косточек. Она видит кровь, текущую по худой белой руке. Он беззвучно смеется. И она знает, что его так развеселило — «та же рука расплющила бы меня, как только что раздавила испуганных воробьев». Обдумывая потом этот страшный сон, героиня объясняет его себе так: она увидела лицо, «которое я назвала лицом смерти, и лицом любви, и лицом жизни». Не впервые Унсет пишет об обоюдоострой природе любви — о лице смерти, которое эрос показывает бессильному против его власти человеку. Тема одного из ее стихотворений — горе, повсюду следующее за счастьем. Горе обращается к невесте:
91
Norske Intelligenssedler, Orjasaeter 1993, s. 88.
Сигрид часто признавалась Дее, что тоскует по иной жизни, непохожей на ее теперешнюю «монашескую» — как она называла совместное существование с матерью и сестрами. Она мечтала влюбиться, мечтала, чтобы ее захватил ураган чувств и она сдалась бы без боя. Но какого рода любовь, помимо «плотского желания», могла предложить ей жизнь? А есть ли они на самом деле, эти чувства, что были превыше всех законов, чувства, описанные в книгах и прославленные в песнях? Вот какую любовь она искала, объясняя Дее: «Таков эрос. Мощное желание. Неудовлетворенное, оно делает жизнь невыносимой, а разделенное — составляет для двоих все счастье на земле. Доброта и нежность — или свирепая буря, оставляющая за собой пустыню» [92] . Судя по всему, она знала также, что к источнику этих чувств не бывает легких путей. Когда ей стало ясно, что мимолетные встречи в гостиничном номере не имеют ничего общего с великими чувствами, какими она их себе представляла? Мир интрижек не являлся для нее загадкой, она слишком хорошо была знакома с опытом других молодых девушек, чтобы попасться в эту ловушку. Хотя иногда ей и хотелось быть более искушенной в светской жизни, уметь вести забавные разговоры, но ее никогда не оставляла тоска по чему-то большему, чему-то совсем иному, нежели простой «опыт». Чему-то, что способно потрясти ее до глубины души. Временами ей казалось, что виной всему излишнее увлечение рыцарскими романами. А из пьес она чаще всего перечитывала шекспировских «Ромео и Джульетту», хотя любила и «Юлия Цезаря». Нередко Сигрид шутила, что лучше бы ей родиться сто лет назад — тогда бы ее уже выдали за «набожного и работящего парня, порядочного человека и уважаемого гражданина, который честно выполняет свой долг, а по воскресеньям гуляет в лесу в знак поклонения Руссо» [93] . С другой стороны, ей вовсе не хотелось пасть жертвой коварного женского недуга под названием «мечтательное ожидание принца», пока она тут сидит и вышивает.
92
Undset 1979, s. 49–51.
93
Undset 1979, s. 96.
Возможно, шуткой она пыталась скрыть свои подозрения, что исполнение желаний влечет за собой кару. И откуда у нее такая уверенность, что за одну ночь, за легкомысленную прихоть одной ночи можно расплачиваться всю жизнь? На этой идее она строит свои ранние «средневековые» романы. Да и «Фру Марте Оули» тоже — роковая ошибка; измена, которую ничем не искупишь; утраченное доверие вернуть невозможно. Правда, адюльтер писательница изобразила столь же пресным и банальным, как и сам брак. Таким образом, первый роман Унсет далек от идеализации любви. А сама она — могла бы согласиться на нечто меньшее, нежели «великая любовь»?
В ее записных книжках есть неопубликованное ироничное стихотворение под названием «Вечная любовь». Девушка, рыдая, приходит к хранителю райских врат Святому Петру в поисках возлюбленного, но оказывается, что тот попал в ад: «Нет, царство небесное не для тех, / кто на земле друг друга любил». Судя по всему, они неустанно мучили и терзали друг друга, но последняя строфа стихотворения поражает своей бесшабашной жизненной мудростью: «И она потянулась друга обнять: / „Ну что ж, к жару нам с тобой не привыкать“.