Сила действия равна
Шрифт:
Перстков медленно поднялся с песка.
— Не выйдет! — хрипло сказал он яркому подробному кошмару. — Не полу-чит-ся!
Да, он прекрасно понимает, что сошел с ума. Но остальные об этом не узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета береза? Белая. Кто это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!
Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне можно было доверять.
И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна была проснуться жена.
Два десятка
«Это мне кажется, — успокаивал себя Перстков. — Для других я иду прямо».
Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий деревянный коттеджик был искажен до неузнаваемости.
Дырки в стене от выпавших сучков — исчезли. И черт бы с ними, с дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.
— Коля! — раздался испуганный крик жены. — Что это такое?
Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену, выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то боязливо причитало.
Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его, взвизгнула и опрометью бросилась за угол.
«Черт возьми! — в смятении подумал Николай. — Что ж у меня, на лбу написано, что я не в себе?»
Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой, словно бы криво присевшей кровати.
— Вера… — сдавленно позвал он.
Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.
— Вера… Понимаешь, какое дело… Я… Со мной…
С каждым его словом лиловое лицо изумленно приподнималось над подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные, хотя и неодинаковые по размеру глаза.
— Перстков, ты, что ли?
Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони. Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идет ряд белых пуговок. Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.
— Господи, ну и рожа! — вырвалось у жены.
— На себя посмотри! — огрызнулся Николай, и существо, ахнув, бросилось к висящему между двух окон зеркалу. Николай нечаянно занял хорошую позицию — ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и малиновое его отражение.
Резанул душераздирающий высокий вопль, и лиловая асимметричная жена кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе не на него, а в дверной проем… Так кто из них двоих сумасшедший?
На отнимающихся ногах Николай пошел по волнистому полу — к зеркалу. Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но чтобы такое!..
Глаза слиплись в подобие лежачей восьмерки. Рот ороговел — безгубый рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно оттянутый книзу,
Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба. Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык… Вот оно что! Значит, осязанию тоже можно верить. Как и слуху…
Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся ее очередной взвизг. Надо понимать, еще на что-то наткнулась…
МАШИНАЛЬНО ПЕРЕШАГИВАЯ через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилег под ивой, которая тут же принялась с ним заигрывать — норовила обнять длинными гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза — томные, загадочные, восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти, складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов. Николай был мгновенно ими испятнан.
— Ты, дура!.. — заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. — Ты что делаешь!..
В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал: «А ну, прекратить немедленно!..» — перевернулся, видно, с боку на бок, и над исковерканной турбазой «Тишина» раскатился раздольный баритональный храп.
Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу № 4.
Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.
— Гриша, Гриш!.. Спящий замычал.
— Гриша, проснись! — крикнул Николай. Человек с двумя профилями спустил ноги на пол и сел на койке, не открывая глаз.
— Гриша!
Ведущий актер тюза Григорий Чуский разлепил веки и непонимающе уставился на Персткова.
— Никола, — хрипловато спросил он, — кто это тебя так?
Затем глаза его раскрылись шире и обежали перекошенную комнату. Он посмотрел на хлебный нож, лезвие которого пустило в стол граненые металлические отростки, на странный предмет, представляющий собой помесь пивной кружки с песочными часами, — и затряс профилями.
Потом вскочил и с грохотом устремился к выходу. Двери как не бывало — в стене зиял пролом, что тоже, несомненно, было обманом зрения, и Николай в этом очень быстро убедился, бросившись следом и налетев на косяк.
— Н-ни себе чего!.. — выдохнул где-то рядом Чуский. — И это что же, везде так?
— Везде! — крикнул Николай, отрывая руку с присосками от ушибленного лба.
— Н-ни себе чего!.. — повторил Чуский, озираясь. Часть лица, примыкающая к его правому профилю, выглядела испуганной. Часть лица, примыкающая к его левому профилю, выражала изумление и даже любопытство.
— А как все вышло-то?
— Рыбу я ловил! — закричал Перстков. — Пока не клевало — все нормально было! А подсек!..