Сила действия равна
Шрифт:
— Гри-ша! — приплясывая, завопил он. — Кому ты поверил? На слух-то мир — прежний! На ощупь — прежний!..
Похожий на ежика глаз встревоженно уставился с тропинки на Федора. Тот задумался, но лишь на секунду.
— Не все же сразу, — резонно возразил он. — Сначала, видимо, должно приспособиться зрение…
Перстков отступал от него, слабо отмахиваясь, как от призрака.
— …потом — слух, ну и в последнюю очередь — осяза…
— Врешь!! — исступленно закричал Перстков. Он прыгнул вперед, и его легкий кулачок, описав дугу, непрофессионально ударился в округлую скулу художника.
Небо
— У-у-у!.. — с ненавистью взвыл Перстков, опуская пятку на праздно лежащий посреди тропинки глаз.
В СЛЕДУЮЩИЙ МИГ поэт уже прыгал на одной ножке. Осязание говорило, что в босую подошву вонзился крепкий, прокаленный на солнце репей. Николай вырвал его, хотел отшвырнуть…
Репей! Это был именно репей, а никакой не глаз! Николай стремительно обернулся и увидел, что у Григория Чуского снова всего один профиль. Синие домики за оградой выстроились по ранжиру, как прежде. Чары развеялись! Колдовство кончилось!.. Или нет? Или еще один шаг — и все опять исказится?
Шаг… другой… третий…
— А-а! — демонски возопил Перстков. — Получил по морде? Ну и где он теперь, твой мир, а?!
Выражение лица Чуского непрерывно менялось, и Григорий делался похож то на левую, то на правую свою ипостась. Сидоров все еще держался за скулу.
— Что? Ушибли, да? — пятясь, выкрикивал Перстков. — Синяк будет, да?.. Будет-будет, не сомневайся!.. Ты меня так видел? А я тебя так вижу!..
«Да ведь это же я! — холодея, осознал он вдруг. — Я ударил, и все кончилось! Нет-нет, совпадения быть не может… Это мой удар все изменил!..»
После таких мыслей Перстков уже не имел права пятиться. Он выпрямился, повернулся к ним спиной и твердым шагом двинулся вдоль штакетника. Но непривычно плоская земля подворачивалась под ноги, и Николай дважды споткнулся на ровном месте.
Тем не менее сквозь ворота под фанерным щитом с надписью «Турбаза «Тишина» он прошел, как сквозь триумфальную арку.
Возле коттеджа № 9 пришлось прислониться к деревянной стенке домика и попридержать ладонью прыгающие ребра. Он смотрел на пыльную зеленую траву, на серый скворечник над коттеджем № 8, на прямые рейки штакетника, и, право, слеза навертывалась.
«Гипноз, — сообразил он. — Вот что это такое было! Просто массовый гипноз. Этот проходимец всех нас загипнотизировал… и себя за компанию…»
Да, но где гарантия, что все это не повторится?
«Пусть только попробует! — с отвагой подумал Перстков, оттолкнувшись плечом от коттеджа. — Еще раз получит!..»
Опасения его оказались напрасны. Хотя Николай и ссылался неоднократно в стихах на нечеловеческую мощь своих предков («Мой прадед ветряки ворочал, что не под силу пятерым…»), сложения он был весьма хрупкого. Но, как видим, хватило даже его воробьиного удара, чтобы какой-то рычажок в мозгу Федора Сидорова раз и навсегда встал на свое место. Отныне с миром Федора можно будет познакомиться, лишь посетив очередную выставку молодых художников. Там, на картоне и холстах, он будет смирный, ручной, никому не грозящий помешательством или, скажем, крушением карьеры.
ИЗ-ЗА
— Куда он делся? — рычал издали Григорий. — Ива… Перспектива… Башку сверну!..
Федор неразборчиво отвечал ему дребезжащим тенорком.
— Ох и дурак ты, Федька! — гневно загудел Чуский, надо полагать, целиком теперь принявший сторону Сидорова. — Ох дура-ак!.. Ты кого оправдываешь? Да это же все равно, что картину изрезать!..
Николай неосторожно выглянул из-за домика, и Григорий вмиг оказался у штакетника, явно намереваясь перемахнуть ограду и заняться Перстковым вплотную.
Спасение явилось неожиданно в лице двух верхоконных милиционеров, осадивших золотисто-рыжих своих дончаков перед самым мольбертом.
— Что у вас тут происходит?
— Пока ничего… — нехотя отозвался Чуский.
— А кто Перстков? Николай навострил уши.
— Да есть тут один… — Григорий с видимым сожалением смотрел на домик, за которым прятался поэт, и легонько пошатывал одной рукой штакетник, словно примеривался выломить из него хорошую, увесистую рейку.
— Супруга его в опорный пункт прибегала, на пристань, — пояснил сержант. — Слушайте, ребята, а она как… нормальная?
— С придурью, — хмуро сказал Григорий. — Что он — что она.
— Понятно… — Сержант засмеялся. — Турбаза, говорит, заколдована!..
Второй милиционер присматривался к Федору.
— А что это у вас вроде синяк?
— Да на мольберт наткнулся… — ни на кого не глядя, расстроенно отвечал Федор. Он собирал свои причиндалы. Даже издали было заметно, как у него дрожат руки.
Судя по диалогу, до пристани Федор «не достал». Видимо, пораженная зона включала только турбазу и окрестности.
— С колдовством вроде разобрались, — сказал веселый сержант. — Так и доложим… А то там дамочка эта назад идти боится.
НЕТ, К ЧЕРТУ ЭТУ ТУРБАЗУ, к черту оставшуюся неделю… Вот только Вера с пристани вернется — и срочно сматывать удочки!
Кстати, об удочке… Он ее бросил на мостках.
«Надо забрать, — спохватился Перстков. — А то штакетник до воды не достает, проходи кто угодно по берегу да бери…»
И Николай торопливо зашагал по тропинке к пруду, вновь и вновь упиваясь сознанием того, что все в порядке, что мир — прежний, что книга стихов «Другорядь» обязательно будет издана, что жена у него — никакая не лиловая, хотя на это-то как раз наплевать, потому что полюбил он ее не за цвет лица — Вера была дочерью крупного местного писателя… что сам он — пусть не красавец, но вполне приличный человек, что береза…
Николай остановился. Ствол березы был слегка розоват. Опять?! Огляделся опасливо. Нет-нет, вокруг был его мир — мир Николая Персткова: синие домики, за ними — еще домики, за домиками — штакетник… А ствол березы — белый и только белый! Лебяжий! Николай всмотрелся. На стволе по-прежнему лежал тонкий розоватый оттенок.
Перстков перевел взгляд на суставчатое удилище, брошенное поперек мостков. Оно было очень похоже на змеиный позвоночник.
— Чертовщина… — пробормотал поэт, отступая. Последствия гипноза? Только этого ему еще не хватало!