Сила твоих чар
Шрифт:
– Моя фамилия Риккерт, – с готовностью ответил тот. – Генрих Риккерт, месье. – Он протянул руку. – Счастлив познакомиться с вами.
Люсьен долго медлил с ответным жестом, заставив немца занервничать.
– Как поживаете? – спросил он и тут же обернулся к Алисии.
– А вы действительно мой дядя? – спросил Бертран.
Наступила долгая пауза, и Риккерт наконец понял, что он здесь лишний.
– Прошу прощения. Нас с Куртом ждет мама, – заявил он, и Алисия заметила, что Люсьен задумчиво выгнул бровь.
Наверное, он решил, что этот мужчина приехал со мной. О Господи, если
Всю ночь шел дождь, и, когда в шесть часов утра Люсьен вышел на балкон, по его телу побежали мурашки.
Конечно, еще очень рано. Слишком рано для того, чтобы бледное рассветное солнце успело прогреть воздух. Люсьену следовало лежать в своей постели – точнее, в постели Франсуазы, – а не торчать здесь и мрачно думать о том, что ему предстоит.
Его длинные пальцы крепко сжали чугунные перила. Черт побери, здесь намного жарче, чем в Англии. Даже в столь ранний час, угрюмо подумал он, хотя еще вчера радовался как ребенок, прилетев из скучного, пасмурного Лондона.
Ах, если бы не злосчастное письмо…
Люсьен нахмурился, боясь дать волю гневу. Вспоминать о письме не следовало. Он и так думал о нем несколько часов. Проклятье, если бы отец не заболел, конверт доставили бы месье Жозефу де Грасси и оно не пролежало бы на письменном столе Люсьена до вчерашнего дня!
Люсьен еще крепче сжал перила и случайно коснулся белоснежных лепестков карабкавшегося по стене вьюнка. В каплях росы искрилась радуга. Это заставило Люсьена опустить взгляд и посмотреть на водопад жасмина и бугенвиллеи, затопивший двор.
Де Грасси всегда считал свой дом самым прекрасным местом на земле, но в это утро ему было трудно избавиться от мрачных мыслей. Сегодня ему не доставляло удовольствия даже солнце, игравшее на шпиле соседней церкви. Он вернулся в комнату, пытаясь побороть досаду.
Послание лежало на полу рядом с кроватью. В три часа утра Люсьен бросил его, перечитав в сотый раз. Искушение поднять письмо было велико, но Люсьен поборол его, сбросил шелковые спортивные трусы и прошел в смежную ванную.
Сначала он принял горячий душ, чтобы согреться. Затем тщательно намылился и пустил холодную воду. Почувствовав себя готовым к новому дню, он закрыл кран и вылез из ванны.
Люсьен снял с вешалки полотенце, обмотал его вокруг бедер, а вторым начал растирать прямые черные волосы. Тут он заметил свое отражение в зеркале и начал критически его рассматривать.
Ничего хорошего, сердито подумал он, увидев пробившуюся за ночь щетину. Его оливковая кожа приобрела синеватый оттенок, глубоко посаженные темные глаза были обведены кругами. На высоких скулах рдел румянец, тонкие губы сжались в ниточку. Хотя женщины считали Люсьена красивым, но сегодня в его хмуром лице не было ничего привлекательного.
Вот что бывает, когда жжешь свечу с двух концов, подумал Люсьен. Он прилетел из Лондона только вчера утром, днем провел несколько утомительных совещаний. А затем Франсуаза пригласила
А принимать их придется. Причем очень скоро. Еще до возвращения отца из больницы, до которого осталось всего несколько дней. Вчера вечером Люсьен разговаривал с матерью, и она радостно сообщила, что операция прошла успешно. При хорошем уходе и известной доле везения Жозеф де Грасси полностью поправится и вернется к работе. Если не случится ничего непредвиденного. Но непредвиденное случилось. Проклятое письмо!
Люсьен решительно намылил щеки и потянулся за бритвой. Интересно, на что она надеется? И кто этот ребенок, написавший послание? Он, Люсьен, тут ни при чем. И Жюль тоже. Скорее всего, это выдумка Алисии. Что за игру она придумала? Алисия…
Рука дрогнула, и лезвие впилось в щеку. Люсьен чертыхнулся, плеснул в лицо холодной водой и стал ждать, пока остановится кровь. Что это со мной? – подумал он. Не стоит нервничать из-за какого-то дурацкого письма. Нужно взять себя в руки, причем безотлагательно. Я сумел сделать это восемь лет назад, сумею и теперь. Этой женщине не удастся разрушить мою жизнь. Да, она вдова Жюля, но уже давно не имеет к нашей семье никакого отношения. Ни малейшего.
Когда кровь подсохла, Люсьен надел просторные хлопковые брюки и черную рубашку с короткими рукавами. Сунув ступни в кроссовки, он провел расческой по еще влажным волосам. А затем неохотно нагнулся, поднял письмо и снова открыл конверт.
Письмо было коротким, а почерк – детским. Может быть, Алисия написала его левой рукой? Буквы были выведены неуверенно, но старательно. Так мог бы писать ребенок лет семи. Однако Люсьен наотрез отказывался признавать подлинность письма.
Ему хотелось разорвать листок в клочья. Даже Алисии не хватит нахальства написать еще раз. А как только письмо исчезнет, о нем можно будет забыть.
Но поступить так Люсьен не мог. Несмотря на все свои подозрения. Хотя безвременная кончина Жюля означала, что у Люсьена нет ни племянников, ни племянниц, законное любопытство требовало узнать, что за этим скрывается. Как бы это письмо ни оскорбляло его чувства.
Листок линованной бумаги, которой часто пользуются стенографистки. Скорее всего, вырванный из детского блокнота, чтобы усилить ощущение невинности.
Невинности!
Он поджал губы, расправил листок и еще раз прочитал возмутительное послание.
«Дорогой дедушка!
Вы меня не знаете, а мама говорит, что и не хотите знать, но я этому не верю. Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Поэтому я попросил маму на каникулы отвезти меня во Францию. Мы прилетим 12-го июня и будем жить в Сент-Обене, в пансионе „Бельвю“. Это на море, но я не знаю, далеко ли оттуда до Монмуссо. Может быть, вы захотите увидеть нас. Я думаю, мама обрадуется, хотя она говорит по-другому.
Ваш любящий внук Бертран де Грасси».