Силач
Шрифт:
Сын Сьенфуэгоса и гаитянской принцессы Синалинги в свои девять лет мог считаться первым на земле метисом, рожденным в Вест-Индии, и черты его характера красноречиво намекали на то, какими со временем станет большинство представителей новой расы. А хрупкая Арайя, возможно, последняя представительница вымирающего племени, являла собой недюжинную жизнестойкость, решительность и уверенность в собственных силах, что удивляло и обескураживало всех, кому доводилось встречать девочку, обещавшую со временем стать неотразимо привлекательной.
Гаитике, казалось, ничего не интересовало, кроме
Играли они вместе, но им постоянно приходилось уступать друг другу, хотя девочка с первого взгляда прониклась почти материнской нежностью к этому несмышленышу, который, стоило ему сойти с корабля на берег, становился совершенно потерянным.
Гаитике, конечно, знал, что Сьенфуэгос — его отец, и питал к канарцу искреннюю любовь и восхищение, но намного свободнее чувствовал себя в компании Бонифасио Кабреры. В то же время, между Сьенфуэгосом и этой девочкой сложилось удивительное взаимопонимание, совершенно непонятное тем, кто не знал, какие тайны этой огромной непостижимой вселенной связывают его с Арайей, рожденной на далеких берегах нового континента.
Сельва, пустыни, высокие горы и мрачные болота по ту сторону моря оставили отпечаток на обоих, и это, а также владение языком, которого никто больше не понимал, отличало их от окружающих и создавало прочную, но невидимую связь.
Арайя считала, что ее ждет великая судьба, ибо так предсказали ее боги-предки, а Сьенфуэгос на тот момент был единственным, кто об этом знал. С другой стороны, неизведанные тайны гигантского континента навсегда пленили душу Сьенфуэгоса, а Арайя была единственной, кто это понимал. Что же касается остальных, в том числе и доньи Марианы Монтенегро, то все это оставалось для них слишком далеким.
Однако виделись они очень редко, поскольку Сьенфуэгос по-прежнему вынужден был скрываться в зарослях, появляясь на верфи лишь по ночам, не чаще пары раз в неделю, чтобы узнать новости, которыми снабжал его Бонифасио Кабрера, а девочка целыми днями училась, впитывая, как губка, любые знания, которых требовала ее душа, как будто делала это по велению богов, волю которых должна исполнить во что бы то ни стало.
— Она прямо-таки замучила всех своими вопросами, — жаловался хромой, когда Сьенфуэгос расспрашивал его об успехах своей любимицы. — Отчего, почему, зачем? Порой мне хочется послать ее ко всем чертям — просто потому, что я знать не знаю ответов на все ее вопросы. Во всяком случае, о плотницком деле она уже знает больше, чем сам Вискайно, в готовке разбирается лучше, чем его жена, а в в богословских вопросах — лучше, чем падре Ансельмо. Хотелось бы знать, что она собирается делать дальше?
— Она мечтает жить во дворце с золотым потолком.
— Нисколько не удивлюсь, если однажды она там и поселится. Очень скоро она станет самой образованной женщиной на острове.
— А мальчик?
— Мальчик все время проводит в порту или удит рыбу на берегу. Никак не могу заставить его
— Но его необходимо заставить.
— Как?
Заставить блуждающий где-то далеко разум сосредоточиться на сухой латыни или математике и впрямь оказалось нелегко, хотя мальчик никогда не возражал и не пытался протестовать, а просто уходил в себя. Его тело сидело с книгой, а душа бродила в другом месте, так что он не мог выучить ни единой строчки.
Едва хромой удалялся, Гаитике отправлялся к реке, где долго сидел на берегу с удочкой — в том самом месте, где мутная Осама, разливаясь, впадает в синие морские воды. Однажды он разглядел вдали знакомые очертания самодельной фелюги; она пришла с запада и теперь, огибая побережье, двигалась в сторону хлипкого маленького причала.
Он тотчас узнал лодку: ведь не более года назад он сам видел, как ее строили, как вытачивали киль, как прилаживали каждую досочку. Сколько раз он потом правил этой лодкой, стоя у штурвала!
Сердце мальчика сжалось, едва не провалившись в пятки, как только он убедился, что плывущая к нему лодка — действительно одна из шлюпок с «Чуда», вот только кроме двоих гребцов в ней сидел еще один человек. Вскоре Гаитике безошибочно узнал огромную тушу Сораиды ла Морсы, славной бывшей проститутки, когда-то перебравшейся на Ямайку вместе с многоопытным Хуаном де Боласом.
Он бегом бросился по пляжу к ним навстречу, помог женщине выйти на берег и махнул рукой, давая гребцам понять, что можно возвращаться. Те, лукаво подмигнув, развернули лодку и вновь направились в открытое море.
— Где наш корабль? — спросил мальчик, когда лодка скрылась из виду.
Толстуха нежно погладила его темные кудри, как делала в прежние времена, когда еще служила в борделе Леонор Бандерас.
— Ждет в безопасном месте, — тихо ответила она. — А где хромой?
— В доме Сиксто Вискайно.
— Сегодня же вечером отправлюсь туда.
С наступлением темноты она пошла туда и рассказала во всех подробностях, что дон Луис де Торрес, капитан Моисей Соленый и многие другие, принимавшие участие в плавании вместе с Марианой Монтенегро, ушли в море, чтобы избежать костра, едва услышав, что немка арестована ужасной Инквизицией. Первой их мыслью было бежать через океан в Европу но уже через день они устыдились своей трусости и вернулись, встав на якорь в уютной и безопасной гавани на юге Ямайки, где решили выждать некоторое время, а пока что прислали Сораиду, чтобы она разузнала, как дела у доньи Марианы.
— Ничего нового, — сообщил Бонифасио Кабрера. — И насколько я понял, долго еще не будет. Королевский дознаватель не торопится принимать решений.
— Дон Луис на это и рассчитывал. А он столько знает об Инквизиции и ее бесконечном терпении. Где ее держат?
— В крепости.
— Есть хоть какая-то надежда вытащить ее оттуда?
— Абсолютно никакой.
— А этот хваленый Сьенфуэгос?
— Делает все, что может.
— Прекрасно! — довольно произнесла толстуха. — Дон Луис де Торрес ни минуты не сомневался, что так оно и будет. По его приказу каждый месяц, в полнолуние, корабль ждет вас, стоя на якоре в лиге от устья реки. Вы можете передать ему весточку?