Силач
Шрифт:
Ведь именно он, вне всяких сомнений, подговорил Бальтасара Гарроте возбудить это злосчастное дело о колдовстве; канарец не сомневался, что хотя капитан поклялся забыть бывшую жену, но ненависть, сжигавшая его изнутри, вполне могла заставить нарушить клятву.
Если виконт не смог забыть ее за минувшие девять лет, то не забудет уже никогда, и даже в Новом Свете, каким бы он ни казался огромным, нет места для них обоих.
Нет, канарца никогда не смущали мысли о том, что придется убить человека: слишком часто уже приходилось это делать — просто для того, чтобы самому остаться в
Кроме того, он хотел жениться на Ингрид, хотя бы ради их ребенка — если, конечно, ему суждено появиться на свет. Он хотел, чтобы его сын не стыдился своего происхождения, и знал, что в этих обстоятельствах смерть капитана — единственный способ разорвать брачные узы, связывающие его с немкой.
Когда в пещеру проникли первые лучи зари, Сьенфуэгос решил, что останется рядом с больной, пока она хоть немного не поправится, а потому, отправив самого юного из воинов к принцессе Анакаоне с сообщением о том, где они находятся и в каком бедственном положении оказались, поставил остальных индейцев на караул, строго наказав, чтобы те немедленно извещали о малейших признаках надвигающейся опасности.
Три дня прошли в лихорадочном ожидании; все эти дни Ингрид казалось, будто она вернулась из ада в тот мир, где были Сьенфуэгос, Арайя, Гаитике и вездесущий Бонифасио Кабрера, окружившие ее заботой и преданностью и не оставлявшие одну ни на минуту, в любое время дня и ночи..
Воины охотились на обезьян, игуан и маленьких диких собак, из которых готовили необычайно вкусный суп, а также с величайшим искусством ловили в быстрой порожистой речке, спускавшейся с горных вершин, прекрасную рыбу. Вокруг было спокойно, и никто не тревожил покоя больной, охваченной лихорадкой.
Анакаона прибыла в паланкине, который несла целая дюжина носильщиков, в сопровождении трех десятков воинов и колдуна-целителя; при виде его Сьенфуэгос понял, что принцесса по-прежнему питает самую искреннюю привязанность к донье Мариане Монтенегро и готова защищать ее даже ценой своей жизни.
— Как можно скорее возвращайтесь в город, — велела она канарцу. — И скажите вашему капитану, чтобы он через три месяца привел корабль в Харагуа. А пока в ее положении лучше избегать морских путешествий.
— Она может потерять ребенка? — с тревогой спросил Сьенфуэгос.
Горделивая индианка поглядела в сторону целителя. Несмотря на то, что беспощадное время и бурная жизнь оставили на ее лице неизгладимый след, она по-прежнему была красива. Целитель, в это время осматривающий больную, молча кивнул, отвечая на невысказанный вопрос.
— Яуко считает, что всё будет в порядке, а я доверяю ему больше, чем любому из ваших лекарей, которые только и умеют, что ставить припарки да пускать кровь. Так что она попала в хорошие руки, и теперь ее ребенок родится здоровым и сильным. Можешь не сомневаться.
— А как же люди губернатора?
— Мое королевство огромно и утопает в густых лесах. Даже все войско твоих могущественных королей не сможет ее там найти. Можешь быть уверен, как только твой корабль
Трудно было усомниться в словах королевы, пусть даже полуголой туземной королевы, украшенной перьями, но все же канарец задержался еще на четыре дня, дожидаясь, когда больная почувствует себя лучше.
Кризис миновал, и забота близких, несомненно, принесла ее здоровью больше пользы, чем все усилия Яуко, так что ко времени ухода Сьенфуэгоса Ингрид настолько поправилась, что тот смог с ней поговорить, хотя беседа не обошлась без слез и упреков.
— Но почему ты уходишь? — рыдала она. — Неужели нам не суждено быть вместе дольше трех месяцев?
Канарец не собирался ей признаваться, что решил раз и навсегда покончить с их извечной проблемой по имени капитан де Луна, а потому решил перевести разговор на другую тему, которая беспокоила его ничуть не меньше.
— Ты же знаешь, что мы никогда не будем чувствовать себя в безопасности на Эспаньоле, и сейчас настало время задуматься о будущем, — произнес он. — И первым дело мне нужно отправиться на наш корабль, где каждое полнолуние ждут от нас известий.
— Это мог бы сделать и Бонифасио.
— Мог бы, не спорю, — согласился Сьенфуэгос. — Но вряд ли он сможет убедить Луиса де Торреса, капитана Соленого и всех остальных основать новую колонию, где до нас не дотянутся руки Инквизиции и монархов.
— Ты полагаешь, так будет лучше для нас? — спросила она, готовая принять любое решение главы семьи.
— Уверен, что и ты думаешь так же, — спокойно ответил он. — А что нам еще остается? Вернуться в Европу?
— Нет, — снова покачала она головой. — Никогда. Ни Гаитике, ни Арайя, ни даже Бонифасио не смогут там жить. — И это не то место, где бы я хотела видеть своего ребенка. Наше будущее — здесь, остается лишь решить, где именно.
— Это зависит от того, сколько нас будет и кто захочет последовать за нами, — Сьенфуэгос сделал широкий жест рукой, словно хотел обнять весь мир. — В этом море множество прекрасных островов, где горстка мужчин и женщин, решивших бросить вызов обществу, вполне могла бы жить свободно и счастливо. Вопрос лишь в том, чтобы найти такой остров.
— Возможно, найдется достаточно мужчин, которые захотят последовать за нами, — согласилась Ингрид. — Вот только где взять женщин?
— Думаю, их тоже можно найти.
— Как? Купить или захватить силой? — безнадежно пожала она плечами. — И то, и другое кажется мне одинаково мерзким.
— Возможно, Анакаона могла бы их нам предоставить, — без особого смущения предположил Сьенфуэгос.
— Я не стану просить ее об этом, — возмутилась Ингрид. — Еще несколько лет назад, когда мы только приехали сюда, сотни девушек посчитали бы за честь принять участие в столь благородном деле, да еще в компании «отважных испанских кабальеро», — тут она глубоко вздохнула. — Но теперь все изменилось, и те немногие, что смогли выжить, не став при этом рабынями или проститутками в Санто-Доминго, хорошо уяснили, что никакие это не «отважные кабальеро», а просто злобные и крайне эгоистичные существа, которые считают их не более чем обезьянами.