Сильмариллион
Шрифт:
И Эол поспешно отъехал, и ненависть ко всем нолдорам переполняла его, ибо он понял, что Маэглин и Арэдэль бежали в Гондолин. Влекомый гневом и стыдом унижения, он переправился через Броды Ароса и погнал коня по пути, которым раньше скакали те двое; но, хотя они не знали, что их преследуют, а его скакун был очень быстр, Эол ни разу не увидел их до самого Бритиаха, где они оставили коней. Там злая судьба предала их: кони громко заржали, и скакун Эола, услыхав зов, поспешил к ним; и Эол увидел издалека белое одеяние Арэдэли и заметил, каким путем она шла, отыскивая тайную тропу в горы.
А Маэглин и Арэдэль подошли к Внешним Вратам Гондолина, и Темные Стражи под горами радостно встретили ее;
— Воистину рад я, что Ар-Фейниэль воротилась в Гондолин, — молвил он. — И теперь мой град вновь будет прекрасен — более, чем когда я считал ее пропавшей. Маэглину же в моей державе будут воздаваться высочайшие почести.
Тут Маэглин поклонился и признал Тургона своим владыкой и королем, и дал обет исполнять всегда его волю; но после он стоял молча и смотрел, ибо пышность и краса Гондолина превосходили все, что представлялось ему по рассказам матери; и мощь города и его воинов поразили юношу, и многие творения, невиданные и дивные. Однако, ничто не притягивало его взора сильнее, чем Идриль, дочь короля, сидевшая подле отца, ибо волосы ее были золотыми, как у всех ваниаров, родичей ее матери, и она казалась Маэглину солнцем, озарявшим королевский чертог.
Тем временем Эол, последовав за Арэдэлью, нашел Сухую Реку и тайную тропу, и, крадясь по руслу, был схвачен стражей и допрошен. Слыша, что он называет Арэдэль женой, Стражи удивились и послали в город быстрого гонца; и он явился во дворец короля.
— Владыка! — воскликнул он. — Стража схватила пленника, подкравшегося к Темным Вратам. Он зовет себя Эолом; это эльф, он мрачен и темноволос, и синдар по крови, однако он заявил, что Владычица Арэдэль — его жена, и требует, чтобы его привели к тебе. Гнев его велик, и усмирить его трудно; но мы не убили его, как велит твой закон.
— Увы! — вздохнул Арэдэль. — Эол последовал за нами, как я и боялась. Но делал он это с осторожностью; мы не видели и не слышали погони, когда вступали на Тайную Тропу. — Она обратилась к гонцу: — Все это правда. Он Эол, а я его жена, и он отец моего сына. Не убивайте его, а ведите сюда, на суд короля — если будет на то королевская воля.
Так и было сделано. Эола привели в чертог Тургона, и он встал пред высоким троном, гордый и мрачный. Хотя он не меньше сына дивился тому, что видел, это еще больше наполняло его душу гневом и ненавистью к нолдорам, но Тургон встретил его с почетом, поднялся и взял его за руку.
— Добро пожаловать, родич — ибо родичем я считаю тебя. Здесь будешь ты жить в довольстве, но ты должен поселиться в моих владениях и не покидать их, ибо таков мой закон, что всякий, нашедший дорогу сюда, не может уйти.
Но Эол отдернул руку.
— Я не признаю твоего закона, — сказал он, — ни у тебя, ни у твоей родни нет прав владеть этой землей и накладывать запреты — здесь ли, там ли. Это земли тэлери, в которые вы принесли войну и непокой, гордыню и несправедливость. Мне нет дела до твоих тайн, и не шпионить за тобой пришел я, но потребовать свое: жену и сына. Однако, если на сестру свою Арэдэль ты имеешь права и не хочешь ее отпустить — пусть она остается: пусть птица вернется в клетку, где скоро захворает опять, как хворала прежде. Но не то — Маэглин. Сына моего ты у меня не отнимешь. Идем, Маэглин, сын Эола! Отец приказывает тебе. Покинь дом врагов и убийц его родни — или будь проклят!
Маэглин, однако, смолчал.
Тут Тургон воссел на трон, сжимая судебный жезл, и голос его был суров:
— Я не стану спорить с тобой, Темный Эльф. Лишь мечи нолдоров защищают твои
Тогда Эол взглянул в глаза короля Тургона и не смутился, но долго молчал и не шевелился, пока мертвая тишь не окутала зал; и Арэдэль испугалась, ибо знала, что он опасен. Вдруг, быстрый, как змея, он выхватил кинжал, что скрывал под плащом, и метнул его в Маэглина, крича:
— Смерть выбираю я — за себя и за сына! Ты не получишь того, что принадлежит мне!
Но Арэдэль бросилась под клинок, и он вошел ей в плечо, Эола же скрутили и увели, пока прочие хлопотали вкруг Арэдэли. Но Маэглин, глядя на отца, не проронил ни слова.
Было решено, что на другой день Эол вновь предстанет перед королевским судом; и Арэдэль и Идриль молили Тургона о милости. Но вечером, хотя рана и казалось легкой, Арэдэли стало хуже; она лишилась чувств и ночью умерла: лезвие кинжала было отравлено, хотя никто не знал этого, пока не стало поздно.
И потому, когда Эол предстал перед Тургоном, он не нашел милости; и его повели на Карагдур, уступ на черной скале с северной стороны Гондолинского холма, чтобы сбросить с отвесных стен города. И Маэглин стоял там и молчал. Но перед смертью Эол крикнул:
— Ты отказался от отца и его родни, сын-лиходей! Да обратятся здесь в прах все твои надежды, и да погибнешь ты тою же смертью, что и я!
Тут Эола столкнули с Карагдура, и он погиб, и все в Гондолине сочли это справедливым; однако Идриль была потрясена и с тех пор не доверяла новоявленному родичу. А Маэглин процветал и стал величайшим из гондолинцев, и все прославляли его, Тургон же высоко ценил: ибо, если Маэглин легко и быстро обучался, чему мог, многому мог он и научить. Он собрал вокруг себя всех, кто имел склонность к кузнечному и горному делу; и, обыскав Эхориаф (что значит Окружные Горы), нашел богатые залежи разных металлов. Более всего ценил он твердое железо ангабарских копей на севере Эхориафа и оттуда добывал металл, пригодный для стали, так что оружие гондолинцев делалось все острее и крепче, и в грядущие дни это сослужило им добрую службу. Маэглин был мудрым и осторожным советником, а в нужде — стойким и доблестным воином. Это увиделось после, когда в год Нирнаэф Арноэдиад Тургон выступил на север, на помощь Фингону. Маэглин не остался в Гондолине наместником короля, но пошел на войну и бился рядом с Тургоном, показав себя яростным и бесстрашным в бою.
Итак, казалось, судьба улыбалась Маэглину, ставшему одним из самых могучих среди принцев нолдоров, а по славе — вторым в их державах. Однако он был замкнут, и хотя не все шло так, как ему хотелось, он сносил это молча, скрывая свои мысли, так что немногие могли прочесть их; но Идриль Целебриандал — могла. Ибо с первых дней в Гондолине жила в его сердце все время растущая печаль, что лишала его радости: он любил красу Идриль и желал ее — безнадежно. У эльдаров не было принято, чтобы столь близкие родичи вступали в брак, да и никто прежде не хотел этого. И, как бы там ни было, Идриль совсем не любила Маэглина, а, зная его мечты о ней — и не могла полюбить. Ибо эта любовь казалась ей странным извращением, как впоследствии казалась всем эльдарам — лихим плодом Резни, через который тень проклятия Мандоса пала на последнюю надежду нолдоров. Но годы текли, Маэглин глядел на Идриль — и ждал, и любовь в его сердце становилась тьмой. И тем более старался он настаивать на своем в других делах, не отвергая никакого труда или бремени, если мог таким образом стать сильнее.