Сильна как смерть
Шрифт:
— А меня? Меня вы никогда так не любили? — продолжала она.
Он не стал возражать: он переживал теперь одну из таких минут, когда люди говорят всю правду.
— Нет, я был тогда слишком молод! — прошептал он.
Она удивилась.
— Слишком молоды? Ну и что же?
— Ну, и жизнь была слишком прекрасна. Только в нашем возрасте можно любить самозабвенно.
— А то, что вы испытываете близ нее, похоже на то, что вы испытывали близ меня? — спросила она.
— И да, и нет… и, тем не менее, это почти одно и то же. Я любил вас так, как
Она почувствовала, что жалость ее испарилась под дыханием ревности, и утешающе заговорила:
— Мой бедный друг! Через несколько дней она выйдет замуж и уедет. А не видя ее, вы, несомненно, излечитесь.
Он покачал головой.
— Нет, я погиб, погиб безвозвратно!
— Да нет, право же, нет! Вы не увидите ее целых три месяца. Этого достаточно. Ведь вам было вполне достаточно трех месяцев, чтобы полюбить ее больше, чем меня, а меня вы знаете уже двенадцать лет!
В избытке горя он взмолился:
— Ани, не покидайте меня!
— Что же я могу сделать, друг мой?
— Не оставляйте меня одного.
— Я буду навещать вас, когда бы вы ни захотели.
— Нет. Приглашайте меня сюда как можно чаще.
— Но вы будете вместе с ней!
— И вместе с вами.
— Вы не должны видеть ее до свадьбы.
— О Ани!
— Или, во всяком случае, вы должны видеть ее как можно реже.
— Можно, я посижу у вас вечером?
— Нет, в таком состоянии нельзя. Вы должны развлечься, пойти в клуб, в театр, куда хотите, только не оставаться здесь.
— Прошу вас!
— Нет, Оливье, это невозможно. И потом у нас будут обедать люди, присутствие которых взволнует вас еще больше.
— Герцогиня… и., он?..
— Да — Но ведь вчера я провел с ними весь вечер!
— Лучше уж не говорите об этом! То-то сегодня вы в таком превосходном настроении!
— Обещаю вам, что буду совершенно спокоен.
— Нет, это невозможно — В таком случае, я ухожу.
— Куда вы так торопитесь?
— Мне хочется походить.
— Вот и хорошо, ходите побольше, ходите до самого вечера, чтобы смертельно устать, и тогда ложитесь. Он встал.
— Прощайте, Ани!
— Прощайте, дорогой друг! Я заеду к вам завтра утром. Хотите, я совершу такую же страшную неосторожность, как бывало, — сделаю вид, что позавтракала в полдень дома, а в четверть второго буду завтракать у вас?
— Да, очень хочу. Как вы добры!
— Я просто люблю вас.
— И я вас люблю.
— О, не говорите больше об этом!
— Прощайте, Ани!
— Прощайте, дорогой друг! До завтра!
— Прощайте!
Он без конца целовал ей руки, потом поцеловал в виски, потом в уголки губ. Теперь глаза у него были сухие, вид решительный. Уже выходя из комнаты, он вдруг схватил ее, заключил в объятия и, прильнув губами к ее лбу, казалось, впивал, вдыхал всю ее любовь к нему.
И быстро, не
Оставшись одна, графиня упала в кресло и зарыдала. Она просидела бы так до позднего вечера, но за ней зашла Аннета. Чтобы дать себе время отереть красные глаза, графиня сказала:
— Мне надо черкнуть несколько слов, детка. Иди наверх, я сию секунду приду.
До самого вечера она вынуждена была заниматься серьезной проблемой приданого.
Герцогиня и ее племянник обедали у Гильруа по-семейному.
Только успели они сесть за стол, все еще обсуждая вчерашний спектакль, как вошел метрдотель с тремя огромными букетами в руках, — Господи, что это такое? — удивилась де Мортмен.
— Какие красивые! — воскликнула Аннета. — Кто бы это мог их прислать?
— Конечно, Оливье Бертен, — отвечала мать.
С тех пор, как он ушел, она все время думала о нем. Он показался ей таким мрачным, таким трагичным, она так ясно видела, в каком он безысходном горе, так мучительно отдавалась в ней эта боль, так сильно, так нежно, так безгранично любила она его, что сердце ее сжималось от зловещих предчувствий.
Во всех трех букетах, действительно, оказались визитные карточки художника На каждой из них он написал карандашом имена графини, герцогини и Аннеты.
Герцогиня де Мортмен спросила:
— Уж не болен ли ваш друг Бертен? По-моему, вчера он выглядел очень плохо.
— Да, он беспокоит меня, хотя ни на что не жалуется, — отвечала графиня де Гильруа — С ним происходит то же, что со всеми нами: он стареет, — вмешался ее муж, — и за последнее время он постарел особенно сильно. Впрочем, по-моему, холостяки сдают как-то сразу. Они разваливаются куда быстрее, чем наш брат. Он, в самом деле, очень изменился.
— О да! — вздохнула графиня. Фарандаль вдруг перестал шептаться с Анкетой и сказал:
— Сегодня утром в Фигаро напечатана очень неприятная для него статья Любые нападки на талант ее Друга, любой неприязненный намек выводили графиню из себя.
— Ах, — сказала она, — такой выдающийся человек, как Бертен, не станет обращать внимания на подобные выходки!
— Как? Неприятная для Оливье статья? — удивился граф. — А я и не прочитал! На какой странице?
— На первой, — отвечал маркиз, — в самом начале, под заглавием Современная живопись. Тут депутат перестал удивляться:
— Ну, все понятно! Потому-то я и не прочел ее: ведь это о живописи.
Присутствующие улыбнулись: они прекрасно знали, что, кроме политики и сельского хозяйства, граф де Гильруа почти ничем не интересуется.
Разговор перешел на другие темы, потом все отправились пить кофе в гостиную. Графиня ничего не слушала и еле отвечала на вопросы: ее преследовала беспокойная мысль о том, что делает теперь Оливье Где он? Где он обедал? Где мыкается в эту минуту со своей неисцелимой тоской? Теперь она горько раскаивалась в том, что отпустила его, не удержала; она так и видела, как он бродит по улицам, грустный, одинокий, бесприютный, гонимый своим горем.