Сильная и независимая для котика
Шрифт:
Христов с минуту сидел молча. Потом посмотрел на Мурси холодными и пронизывающими насквозь светло-серыми глазами и, всё так же соблюдая тишину, замахнулся. Пощёчина обожгла половину лица капитана, отдалась эхом от стен тюрьмы, вызвала брызги неподдельных слёз. Наставник вновь замахнулся, отчего Мурси непроизвольно вжала голову в плечи и зажмурилась, но рука его остановилась на половине пути, задрожала от перенапряжения и медленно опустилась на раскрасневшуюся щёку ученицы. Там наставник и оставил свою ладонь. Никогда физической силы в воспитании Христов не применял, поэтому Мурси поначалу потерялась, замерла от испуга и обиды. Приоткрыла один глаз, вглядываясь в искорёженное презрением лицо наставника. Ей показалось, что он сейчас примется тянуть её, как непослушного ребёнка, за ухо, но Джес вместо этого просто надавил рукой, заставляя положить голову ему на колени.
— Что? — не понимая, прошептала
— Ляг, я сказал, — жёстко приказал Христов и крепче надавил, пользуясь психосилой.
— Зачем?
— Знаешь, — начал Джес, как только голова Мурси, наконец, коснулась его ног, — у меня множество учеников. Есть довольно талантливые ребята. Есть посредственности, но тоже неплохие. Между нами полное доверие, я смог без жестоких практик заслужить их уважение и почёт. А есть ты.
Христов замолчал, а капитан не решилась его поторопить или вновь начать перечить. Она только удобней устроилась на коленях наставника. Раз заговорил таким тоном, значит, пришёл воспитывать. С твёрдым терпением, пусть и отдающим менторством. При подобных обстоятельствах в голосе его всегда звучали нотки разочарования. Мурси уже знала, что последует. Это излюбленный приём всех храмовников — приступать к поучительной речи вот так, по-доброму, но с каждым словом наращивая недовольство. Наставление, переходящее в порицание.
— Лучшие из них всегда выполняют беспрекословно любые мои повеления, — продолжил Христов. — Некоторые, как и ты, спрашивают «зачем?», но только для того, чтобы точнее понять задачу, а следовательно, лучше её реализовать. И только ты спрашиваешь «зачем?» только затем, чтобы попытаться оспорить. Ты всё ещё считаешь, что у тебя есть выбор?
— Наставник, почему вы так со мной говорите? — прошептала сбитая с толку Мурси и попыталась приподнять голову, чтобы посмотреть ему в глаза, будто в них когда-либо можно было прочесть правду.
— Не хочешь по-хорошему говорить, — рассёк гневно воздух Христов, — значит, будем по-плохому!
Он со всей силы толкнул Мурси на пол. От неожиданности она не успела никак этому противостоять и упала, стукнувшись громко головой о пол. Привстала, потирая ушибленный затылок, но толком ещё не осознала, что происходит, как наставник схватил её за ошейник.
— На колени, зверь! — приказал Христов, манипулируя удавкой. Он подтащил к себе Мурси и опять уложил её голову на прежнее место, только теперь она сидела перед ним на полу. — И слушай внимательно, что я тебе скажу, пока не передумал! Ты никогда не размышляла, чего я лишаюсь ради единственной ученицы? Сколько сил мне стоит превозмогать себя? Отказываться от даров, преподносимых Орденом? Насколько проще было бы согласиться на всемирную любовь, лидерство, богатство, неисчисляемые преференции, что предлагает мне мой наставник? Безграничная власть, деньги, любые женщины. Мне стоит только сказать «да». Я могу взять в жёны Моту, отдать тебя на последний этап эксперимента и просто не думать о том, какая смерть тебя ожидает в итоге.
— Я знаю, — испуганно прошептала Мурси.
— Молчи! В трудный час кто тебе помог? На перепутье кто тебя согрел? Кто тебя учил? Кто истину изрёк? Кто Путь указал? Кто тебя замуж выдал, в конце концов? Кто тебе единственный и самый родной в целой Вселенной?
— Вы, наставник, — прошептала Мурси, чувствуя, как вновь надламывается её реальность.
Христов замолчал и громко вздохнул. Его рука прошлась по затылку капитана.
— Зачем волосы обрезала? Тоже назло мне? Как и всё остальное? — сбавил тон Христов, теперь голос его звучал даже ласково, что создавало ещё больший резонанс между словами и действиями. — Я иногда гляжу на Моту и вспоминаю тебя. Какой ты была чуткой, робкой, наивной. Сколько радости мне приносили твои неуместные восторги, открытия, возня с букашками. Как бы мне хотелось, чтобы всё сложилось иначе. И я могу это сделать, — опять изменил голос наставник, добавляя словам беспристрастности. — Это просто. Достаточно попросить Дуку создать ещё один твой клон. И уже воспитывать так, как предписывает Орден, со всеми полагающимися и разрушающими личность действиями. Выбросить тебя из своей жизни, заменить на другую. Правильную.
Мурси вздрогнула, на мгновение выпадая из сковавшей её кататонии, и Христов, уловив это, опять погладил по затылку, просунул пальцы под ошейник, туже затягивая его на горле.
— Тише, кворчонок, тише. Я не сделаю этого. Пока. Пока у меня остается надежда выковать из зверя достойного человека. Ты, как никто другой, знаешь, что я привык доводить дело до логического финала. Мы пока с тобой вместе, родная. Но у меня закономерный вопрос. После всего этого вместо спасибо ты подаёшь мне крохи послушания? А ведь я теперь точно знаю,
— Простите, наставник, — прошептала Мурси. — Мне Гидрос говорил…
— При чём тут Гидрос? — почему-то разозлился Христов и с такой силой дёрнул ошейник, что капитан закашлялась. — Не он твой наставник. Зачем его слушать? Канцлер Ги всего лишь пешка в этой игре, как и ты. Его я тоже не посвящаю во всю правду. Слишком узко мыслит. Считает меня кем-то вроде младшего брата, желает мне счастья. В своём понимании. Но ты права, он и на шаг не приблизился к заложенной во мне Силе. И меня интересует совсем другое. Хотя бы об этом, надеюсь, догадалась?
— Я не умею читать мысли, поэтому и просила у вас «небывалого прикосновения», — сердито отозвалась Мурси. — Не эмоции, а знания. Не догадываться, а видеть наверняка.
— Ты понимаешь, что это невозможно? Дуку всегда рядом, как и положено наставнику, и я вынужден прятать истинные чувства и мысли ото всех. Блоки мои возведены давно и по такой методике, о которой неизвестно ныне живущим.
— Зря вы мне не доверились с самого начала, — быстро зашептала Мурси, пытаясь приподнять голову и посмотреть на учителя. Но тот опять дёрнул её за удавку, и капитану пришлось смириться с таким положением в пространстве. В ней начинала закипать злоба, как будто это наставник передал часть своего раздражения через прикосновение пальцев. В груди разгорался пожар, хотя по физическим ощущениям колени буквально примёрзли к полу, как и руки, упирающиеся в лавку. На разрастающиеся эмоции моментально среагировал ошейник, проходясь по телу сильными разрядами тока. Но Мурси уже не могла остановить внутреннее негодование от казавшейся ей ужасной несправедливости. — Если бы мы действовали сообща, давно бы уже одолели Дуку, а следом бы и весь Орден. Но вы так гордитесь своим благочестием. Гонитесь за миром в Галактике, гармонией и равновесием, совершенно не считая оставляемых позади жертв. В ваших речах, наставник, всегда столько пустопорожнего пафоса. Почему я не слушаюсь вас? Да потому что ненавижу. Всеми фибрами своей души! Ненавижу! Зачем надо было тянуть до момента, когда у Дуку руки почти развязаны? Когда союзников больше, чем половина Ордена? А сейчас? Пришли стыдить, рассказывая о моей неблагодарности? Будто я просила у вас всего этого! Когда-нибудь, хоть раз в жизни я чего-то от вас требовала? Молила забирать меня с Немезис, воспитывать, «спасать», кидать подачки, контролировать мою жизнь, оберегать меня от невзгод? Ответьте, просила? — Христов молчал. — Усадили в странную двусмысленную позу! Думаете, я не ощущаю всего этого? Сублимируете? Так, может быть, принудите меня полюбить вас, и дело с концом? Вы за этим сюда пришли на самом деле, да?
— Принудить ума много не надо, — сдержанно ответил Христов. — По-твоему меня интересует связь со зверем? Ты давно в зеркало смотрелась?
— Тогда хватит! Слышите меня, хватит! — неистово перебила его Мурси, вырываясь и брыкаясь изо всех сил. — Не сбежали со мной в тот день, не нашли меня после на Кибекс, не высвободили от пиратов, не решились вступить в союз, значит, сейчас отпустите! Дайте действовать, чего держите?
— А ты, наверное, уже забыла, какой была тогда, перед побегом? — зло хмыкнул Христов, укрощая психосилой «зверя», прижимая лицо капитана плотнее к своим бедрам. — Я ведь знаю, что ты всегда желала физической близости со мной. Не я сублимирую здесь и сейчас, а ты. Сама озвучила, о чём в данный момент мечтаешь. Думаешь, мне неведомо, каким грехом в пору юности думы ты свои наполняла? Чем сны раскрашивала? Какие узорные позы фантазией заплетала? И за это тоже имею право требовать благодарности. Я не разрушал твою личность ранним растлением. Всегда снисходительно относился к обрушающемуся, подобно лавине, на меня обожанию, но никогда не выходил за рамки роли воспитателя. Какими бы уловками ты не пользовалась, чтобы соблазнить меня и сбить с Пути истинного!
— Что?! — негодующе взвыла Мурси и вновь попыталась вырваться, колошматя руками докуда дотягивалась, дёргая наставника за робу, стараясь дотянуться до лица, расцарапать. Без толку. — А как я могла относиться к вам по-другому? Мы были предначертаны друг другу самим Вселенским Разумом! В мою голову это вбивали с малых лет!
— Бред волколака! Ты хотела в это верить, хотя все вокруг твердили, что я всего лишь воспитываю тебя. Всегда! Но кто же у нас в монастыре слыл самым упрямым? Ты воспитывалась как оружие и на момент побега была всё ещё бесполезной для моих целей. Тебе следовало пройти долгий Путь, прежде чем ты научилась действовать, полагаясь на Разум. Но чувств к тебе я никогда не испытывал, тем более окрашенных в тон, о котором ты мечтаешь. Я просто исполнял свой долг, чтобы ты, когда придёт время, исполнила свой.