Сильная женщина
Шрифт:
– Я правду тебе сказала, - хмурится цыганочка, - Я только правду всегда говорю.
Наверно, девки всех возрастов совсем заскучали в неволи, но они окружили цыганочку и стали тянуть ей свои руки. Она что-то им говорила, а я под их гомон уснула. И приснился мне Роман. Весь в черном. Он издевательски хохотал, а потом, также хохоча, сел в белый лимузин и уехал. А я осталась сидеть на пыльной земле у какой-то мусорки.
На следующий день ко мне явился следователь следственного комитета, который меня задерживал, по фамилии Полтавцев.
Он привел с собой высокую худую блондинку в костюме
Она изъявила желание побеседовать со мной наедине.
– Я Ваш адвокат по назначению, - высоким, писклявым голосом произнесла она радостную весть.
Не знаю, чего она ожидала.
– И что?
– не слишком любезно поинтересовалась я.
Она не обратила на мой тон никакого внимания и продолжила:
– Я ознакомилась с Вашим делом и считаю Вам надо сознаться.
Интересно, прежде чем городить чушь, она хоть посмотрела графу "работа" в протоколе задержания?
– Да? И кто же Вам дал дело почитать? С каких это пор адвокату подозреваемого предоставляется дело в ходе расследования?
Она быстро-быстро заморгала нарощенными ресницами. Как бы не улетела. Придержала бы, да сижу, отделенная от нее решеткой.
Пока она не вспомнила про свои ненужные советы, я добавила:
– Давайте, Вы просто посидите и помолчите, а я сама разберусь.
Она позвала Полтавцева. Он заполнил анкетные данные и спросил:
– Желание написать явку с повинной не появилось?
Я оскалилась:
– Да что Вы! Я, прям, на курорт попала. Трехразовое питание, режим, приятные собеседники. С чего мне себя оговаривать?
Он передернул плечами и заявил:
– Не хотите, как хотите. У меня итак доказательств достаточно.
– Что ж, тогда предлагаю не терять время. Статья 51 Конституции*.
Он заполнил протокол допроса подозреваемого соответствующим образом и удалился, забрав блондинку с собой.
Через день меня повезли на арест в суд.
Как и следовало ожидать, никого не заинтересовало то, что я обвиняюсь в преступлении впервые, имею постоянное место жительства и работу. Мне избрали меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на два месяца. Я даже не удивилась.
К тому времени, я уже успокоилась и поняла, что всему виной дело Анохина, куда я сдуру влезла. Но детали происходящего, сидя в тюрьме, я вряд ли бы смогла выяснить. Однако и признаваться, в том, в чем не была виновна, тоже не собиралась.
Меня перевели в СИЗО, где я должна была дождаться суда. Ничего нового там для меня не было, все те же крутые лестницы, толстые стены, натренированные собаки. Только теперь я находилась по другую сторону. Доставать меня никто не доставал. В СИЗО царил идеальный порядок, который там очень умело поддерживали. Меня не пытались изнасиловать, зарезать заточкой* или придушить ночью. Но от этого чувство беспомощности только усиливалось.
Я написала письмо соседке Степаниде Егоровне с просьбой собрать мне вещи. А еще я написала письмо Кате в надежде, что, может быть, она что-нибудь придумает. Сама я, что делать, не представляла.
Передачу с вещами я получила где-то дней через десять после
Примерно тогда же, ко мне пришел Полтавцев, чтобы предъявить дежурное обвинение*. Из текста документа я узнала, что я вступила в преступный сговор с Анохиным, который являлся исполняющим директором ООО "ДорСервис", и, действуя совместно с ним, тайно похитила денежные средства в сумме 98 миллиардов рублей, которые были выделены организации для строительства крупной трассы, после чего убила его, нанеся три ножевых ранения в область шеи. Сумма меня впечатлила. Я несколько минут просидела, молча, стараясь справиться с шоком. Ну да, ничего удивительного, что меня сначала пытались убить, а затем подставили. Из-за таких денег-то.
Показания я давать не стала, вину свою не признала. Полтавцев даже не настаивал на этом. Не на протокол я ему рассказала о том, что меня пытались убить и о том, что Власов может подтвердить мои слова.
Но Григорий Ильич посмотрел на меня с жалостью и лишь проронил:
– Хорошо, я все проверю.
Следственных действий со мной почти не проводили.
Я ждала, что Катя отзовется на мое письмо. По моим подсчетам она должна была уже вернуться из Турции. Но прошло полтора месяца, а она так и не пришла. И даже не написала. Сообщать Миле о том, что случилось, я вообще не стала. Зачем её втягивать?
В тот день за мной пришли около десяти утра и повели в следственные кабины*. Я и не удивилась даже, мало ли что захотел уточнить следователь.
Меня завели в помещение, и первым на кого наткнулся мой взгляд, это был Роман. Безукоризненно одетый, чисто выбритый, он небрежно развалился на привинченном к полу стуле.
Выглядел он тоже хорошо, был свеж, подтянут. Не то, что я. В помятой одежде, пластиковых сланцах, махровых носках, с кое-как заколотыми волосами, не видевшими нормального ухода много дней, с синяками под глазами. Одежда мне стала великовата, так как я сильно похудела. Передачи мне носить было некому, а здешний рацион очень способствовал сбросу лишнего веса.
Аромат его парфюма перемешивался с уже знакомым мне убойным запахом "Шанель".
Любительница этого амбре тоже была здесь в черной юбке-карандаш и белой блузке с декольте, в которое просматривалось кружево её лифчика. Она что-то пищала, обращаясь к Власову, а он благосклонно ей внимал.
На меня посмотрел равнодушно, лишь скользнул взглядом.
Зато Полтавцев наблюдал за нашей встречей с нескрываемым любопытством. Интересно, чего он так пялится? Ждет, что мы сейчас обниматься друг к другу кинемся? Почему-то посмотрев на Рому, я почувствовала, что для этого нет никаких причин. Ему и без меня неплохо живется.
Меня завели в огороженное решеткой помещение внутри следственной кабины и сняли наручники. Я села на стул.
Полтавцев пояснил:
– Сейчас будет проводиться очная ставка между Вами, Ольга Аркадьевна, и между свидетелем Власовым Романом Александровичем.
А у меня сжалось сердце, оно толкнулось пару раз и замерло, не желая больше биться. Если будут проводить очную ставку, то значит, между моим вариантом событий и изложением их Власовым есть противоречия. Значит, он не рассказал правду.