Сильнее бури
Шрифт:
Умурзак-ата чуть приподнял над землей кетмень, словно хотел замахнуться им на Гафура, и, шагнув к нему, нрикнул слабеющим голосом:
– Прочь отсюда, шакал! Не будет тебе в нашем колхозе поживы. Ни тебе, ни твоей стае! Шакалы боятся огня. А огонь наших сердец… огонь наших сердец - чистый и яркий…
Гафур уже не слышал этих слов. Довольный, что отвел душу, он поспешил к своему участку. С его лица не сходила мстительная, торжествующая усмешка.
Когда Гафур ушел, Умурзак-ата попытался снова приняться за работу, но по всему телу внезапно разлилась пугающая слабость. Тяжело дыша, он оперся ладонями о кетмень, глубоко и жадно втянул ртом сухой, горячий воздух и вдруг начал медленно оседать на землю, пока не повалился
Глава двадцать третья
ЖИТЬ ЕМУ ВЕЧНО
Весь Алтынсай провожал Умурзак-ата в последний путь. Пришли дехкане из соседних, из горных кишлаков. Старого хлопкороба знали многие…
День был знойный, тихий. Все вокруг словно замерло в скорбном безмолвии. Торжественнохолодно сверкали вершины дальних гор. Над горизонтом заснеженными холмами толпились белые облака. Листва на деревьях казалась окаменевшей. Даже пыль не вилась над дорогой, по которой направлялось к кладбищу многолюд-' ное молчаливое шествие.
Путь до кладбища был долгий, но гроб от самого дома несли на руках. Уставших сменяли те, кто шел за гробом.
Первыми шли Айкиз и Алимджан. Алимджан понимал, что если бы и не уехал в город, то все равно не мог бы предотвратить случившегося. И все же в глубине сознания шевелилась саднящая мысль: его не было с Айкиз в тяжкую для нее минуту… Вот уж правду говорят: пришла беда - отворяй ворота. Сколько бед неожиданно обрушилось на Айкиз! Песчаная буря, подлая статья в газете, смерть отца… А его, Алимджана, не было рядом с женой. Дела, хлопоты, заботы оттеснили его от Айкиз, закружили, затолкали. Даже прочитав статью Юсуфия, он не выбрался из этой толчеи на помощь жене. Рядом с ней он оказался только сейчас, когда поздно уже что-нибудь изменить, поправить. С виноватым состраданием Алимджан взглянул на Айкиз. Лицо у нее бледное, глаза ввалились, она смотрела вперед, на гроб, невидящим, безучастным взором. Казалось, она ни о чем в эту минуту не думала, ничего не чувствовала, ничего даже не в силах была выразить - ни жестом, ни взглядом. Только слезы катились по ее омертвевшим щекам. Походка у Айкиз была напряженной, неестественно прямой и в то же время какой-то хрупкой. Алимджан взял ее за локоть, но Айкиз бессознательным движением высвободила руку и чуть подалась в сторону, сама, видимо, не понимая, что она'делает и зачем…
Среди провожающих за гробом шли и Джурабаев и Султанов. Умурзак-ата был одним из самых уважаемых людей в районе, и, участвуя в церемонии похорон. Султанов словно бы подчеркивал свой «демократизм», свою особую роль, как лица, ответственного за все мало-мальски значительные события, происходящие на подведомственной ему территории. Он явился на похороны с таким же сознанием необходимости и важности своего «руководящего» присутствия, с каким поднялся бы, к примеру, на трибуну первомайского митинга. Иногда он подставлял под гроб свое плечо, и вид у него был сосредоточенны^, как у человека, который хочет показать, что он занят государственно важным, заметным для всех делом. В то же время была в нем и напыщенность, самодовольство: так обычно выглядел Султанов, восседая за столом президиума.
Лицо Аликула, старавшегося держаться поближе к Султанову, выражало искреннее горе. Он сам был уже немолод и воспринял смерть своего сверстника как напоминание о «безглазой», что в недалеком будущем
Кадыров, наоборот, утратил свою солидность. Он шел, неуклюжий, грузный, обмякший, то и дело вытирая огромным платком бритую голову.' Он любил Умурзак-ата, хотя тот в последнее время донимал его своим упрямством, и сейчас испытывал то же, что все друзья покойного.
Рядом с Кадыровым и Аликулом вышагивал Гафур. Чувствуя на себе чей-либо взгляд, он вздыхал особенно старательно, начинал в горестном недоумении покачивать головой: «Ай-яй, как же такое могло случиться? Бедный Умурзак-ата! Видел бы ты, сколько горя доставила мне твоя смерть…»
А Джурабаев думал об одном: «Какого человека мы потеряли! Какого чудесного старика мы потеряли!» И вспоминались ему годы, когда в Алтынсае создан был колхоз и Умурзак-ата, бедняк из бедняков, первым подал заявление. Вспоминались трудные времена, когда в Алтынсае туго было с водой, а Умурзак-ата умудрялся-таки на своем участке выращивать хлопок. Вспоминались споры со стариком. Ему порой нелегко было отказаться от привычных представлений, от работы по старинке, но с каким молодым жаром он трудился, сердцем, разумом приняв новое! Дура- смерть, когда же ты перестанешь своевольничать, вырывать из наших рядов лучших, достойнейших? Ведь какого человека потерял нынче Алтынсай!»
Кладбище располагалось меж кишлаком и горами, в стороне от дороги, соединяющей горные кишлаки с Алтынсаем. Тут было пустынно, голо. Разбросанные в беспорядке глиняные холмики с надгробиями из грубого камня, реже - из белого мрамора, обнесены невысоким глиняно-каменным дувалом; кое-где, тоже похожие на могильные холмы, клубятся низкие, чахлые кусты… Роешь могилу - лопата со звоном ударяется о затвердевшую, прокаленную солнцем, отутюженную ветрами землю.
Тут и похоронили Умурзак-ата. Джурабаев срывающимся от волнения голосом произнес короткую надгробную речь. Гроб опустили в могилу. Выросший над могилой глиняный холмик обложили венками, присланными и привезенными из города, закидали ворохом белых, алых, синих живых цветов. Исполнив этот простой обряд, все разошлись с кладбища. Но, простившись с Умурзак-ата, люди не забыли о нем. Он начал новую жизнь, он жил теперь в их сердцах терпеливым учителем, мудрым советчиком, добрым, требовательным другом.
Пройдут дни, пройдут месяцы, и Погодин, настаивая на своевременном проведении осенней вспашки, сошлется на одну из любимых поговорок старого Умурзак-ата: «Сто весенних вспашек не заменят одну осеннюю».
Пройдут месяцы, пройдет год, и старый хлопкороб, обучая молодого, скажет:
– Ну как ты рыхлишь землю? Посмотри, как это делал Умурзак-ата! И заруби себе на носу: хлопчатник - культура капризная, нежная, прихотливая. За ним уход и уход нужен, как за малым ребенком. Пропустишь один полив, не проведешь окучку и культивацию, не сделаешь землю мягкой, как бархат, и цветы осыплются, хлопковый куст не даст хлопка. «Подведешь хлопок - и он тебя подведет», -так говорил Умурзак-ата.
Пройдут годы, и Халим-бобо, оглядывая белопенное море новых хлопковых полей, расскажет Айкиз о последней своей встрече с Умурзак-ата:
– Как он обрадовался, дочка, увидав в моем саду первый целинный хлопок! «Права моя Айкиз!
– сказал он, повеселев.
– Мы еще увидим в этой степи белое хлопковое половодье! А внуки наши шагнут в пустыню. Надо только, старый, набраться терпения. Запасешься терпением - дождешься, когда зеленые плоды станут сладкой халвой». А сам он был нетерпелив, дочка, и зорок, как степной орел., Молодая была у него душа… - И, уже тише, добавит: - А как он мечтал о внуке, дочка!