Сильнее растворяясь в нас
Шрифт:
тройке сожалений в его профессиональной жизни. Он уступил их требованиям. Они
хотели выпустить что-то еще, у чего было бы его имя, связанное с проектом, и «Circus
Daydream» стал единственным, что он готов был сделать в тот момент.
Этот сценарий он написал, когда ему было девятнадцать, и никогда не возвращался, чтобы
переписать его. Он сделал это очевидным для руководителей студии, и они сказали, что
дадут ему время, чтобы подготовить новый проект. Время, которое
превратилось в два дня. Они кинулись в производство, отбирая едва известных актеров на
главные роли, и фильм провалился после выхода. Это были одни из худших премьерных
выходных для высоко ожидаемого блокбастера в истории киностудии.
– Я был на пляжной вечеринке в Санта Монике, и эта штука была повсюду. Я был пьян и
пару раз затянулся травкой, а потом попробовал кокаин первый раз. Прежде, чем я понял,
это стало всем, что я делал. Не спал несколько дней, пропускал важные звонки и встречи,
кидался на людей, - словесно, не физически, - и я не был собой. Карл и Энтони увезли
меня в реабилитационный центр. Я согласился добровольно, к слову.
– Боже мой, Макс. Я не имела понятия.
Он испустил небольшой смешок.
– Ага, практически никто не знает.
– Твоя мама?
Он положил голову обратно на сидение.
– Нет, я наврал и сказал ей, что буду занят на работе некоторое время, и буду за пределами
страны. Она купилась на это. Я провел на реабилитации девяносто дней. Та первая ночь
стала самой одинокой ночью в моей жизни. Я начал визуализировать всю свою жизнь,
которая исчезала, все над чем я так усердно работал.
Я опустила свою голову так, что наши лица оказались близко друг к другу.
– Ты спас жизнь Кристал, как Энтони и Карл спасли твою. Разве ты не видишь этого?
– Я просто делал то, что мог.
7.
За несколько дней до моей поездки в Огайо на Рождество, я поехала повидаться с матерью
Макса. Одна.
Все становилось серьезным между мной и Максом, и я хотела быть частью всего его мира,
а для меня это означало – приложить все усилия, чтобы стать ближе с его мамой, с кем-то,
кто был невероятно важным в его жизни.
Я сказала Максу, что хочу съездить на день, пригласить Полу на ланч и отдать
рождественский подарок, который я купила для нее.
Поэтому я позвонила Поле этим утром и удивила ее. Я предположила, что у нее не будет
никаких планов, поскольку она не вела большой общественной жизни, и она сказала, что
будет рада меня увидеть.
Я забрала ее из дома, и мы поехали в небольшой ресторанчик, втиснутый между обувным
магазином и маникюрным салоном в торговом центре.
В этом месте был деревянный пол, который
витали запахи жареного мяса и тушеных овощей. Бойкая официантка отвела нас к столику
в передней части ресторана, где Пола села спиной к окну, а я напротив нее, получив
отличный вид на улицу и тротуар.
Мы обе заказали по салату с кусочками жареного лосося, и пока мы ели, она рассказывала
мне больше о детстве Макса.
– Он всегда был немного замкнутым и тихим. Он когда-нибудь рассказывал тебе о том, как
не говорил, пока ему не исполнилось четыре?
Я перестала жевать, удивленная, и покачала головой.
Она слегка рассмеялась.
– Он издавал звуки и характерное воркование, которое ты ожидаешь от ребенка. Но чем
больше я и его отец пытались научить его говорить, тем больше он смотрел на нас, как на
инопланетян или что-то подобное. Мы начали беспокоиться из-за этого, поэтому я отвела
его к педиатру.
– Вау.
Она кивнула, отпив своего чая.
– Угу, мы только достигли пика паники, полагаю. Мы знали, что он не был глухим – он
реагировал на звуки – но мы боялись, что это что-то невралгическое. Но это не оказалось
ни тем ни другим. Знаешь, что доктор сказал мне?
– Что?
– Он сказал, «Может, ему просто нечего сказать».
Мы обе рассмеялись над этим. Не только из-за того, что это был забавный комментарий от
медика, а и из-за того, что мы говорили о Максе, вся жизнь которого была построена
вокруг слов.
Вообще-то, писать слова, а не произносить, теперь я задумалась над этим. Может, это
сделало что-то с ним, от чего ему намного комфортнее написать слова, чем другим
произнести.
И потом, он никогда не лез за словом в карман, когда дело касалось меня…
– Он не такой теперь, - сказала я, не уточняя дальше.
– Ах, нет, он сильно изменился.
– Так, когда он начал говорить?
Она обдумывала это несколько секунд, пока пережевывала, и потом сказала:
– В пять с половиной. Потом его было не остановить. Конечно, он стал немного
замкнутым, и тогда он начал писать.
Я посмотрела через стекло ресторана, потому что женщина, проходившая мимо, зацепила
мой взгляд. Вся ее голова была перемотана бинтами. Я на мгновение представила, она
была жертвой какого-то происшествия, но потом, когда я увидела ее необъятную грудь,
поняла, что она, вероятно, неплохо поработала севернее ее новых сисек.
– Уверена, что он рассказывал тебе о нашей жизни до Калифорнии? – спросила она.
– Да.
Мрачное выражение покрыло ее лицо, как вуаль грусти и сожаления.