Сильнее времени (Сборник)
Шрифт:
Вызовы были так настойчивы, что, в нарушение традиций, занавес поднялся, и на той же веранде Карениных появилась Виленоль в широком белом платье. Она кланялась аплодирующей публике.
Кто-то из зала бросил на сцену букет, бросил, как это делали всегда почитатели театрального таланта. Букет перелетел через просцениум, но, брошенный, быть может, в волнении слишком сильно, попал прямо в Виленоль… и прошел сквозь нее, словно она была привидением.
Букет остался лежать на сцене. Виленоль растерянно смотрела на него. Находясь совсем в другом
Занавес опустили.
Виленоль отказалась продолжать спектакль. Вышедший на сцену администратор извинился перед публикой и объявил, что спектакль отменяется «по техническим причинам».
Это был первый случай за сотни лет существования театра, когда спектакль отменяли «по техническим причинам».
Публика расходилась взволнованная произошедшим.
Ева, откровенно возмущаясь, резким голосом рубила фразы:
— Разве можно совмещать несовместимое? Театр построен на условности. Зачем разрушать условность старомодной реалистичностью? Прелестная Виленоль ни в чем не повинна. Все произошло только из-за того, что на сцене было слишком много ненужных деталей. Иловиной лучше избрать более современный театр.
— Значит, чтобы передать испуг, надо рисовать круглые глаза на листе белой бумаги? Так, скажете? — спросил Каспарян.
— А что больше всего запомнилось другу-лингвисту в эмах? Разве не узкие глаза, излучавшие радиосигналы? Вот это и надо передать, опуская все непонятные детали чужого мира.
— А в театре? — спросил Роман Васильевич.
— Разве друг-командир не согласен со мной, что Виленоль Иловиной нужно перейти в театр, где все условно? Там окажется уместной и новая техника «видеоприсутствия». Тогда можно будет простить и минутный ее перебой, как прощали его в старых кинематографах и телевизиях.
— Простите, Ева, — сказал Арсений. — Виленоль Иловина выбирала театр, близкий ее разбуженной наследственной памяти.
— То ясно! Но разве пробужденную память прошлого не надо заставлять служить будущему?
— Что вы имеете в виду? — спросила Вилена, думавшая о том, в каком состоянии находится теперь бедная Виленоль.
— Я имею в виду воображение зрителя. Зритель сам представит себе все, что не видит. Это и есть новый театр.
— Я вижу, вы современнее всех ваших новых современников, — заметил Толя Кузнецов. — Но условность в искусстве вовсе не его свойство в грядущем, это скорее возврат к прошлому.
— Что имеет в виду друг-биолог?
— То, что условность, о которой вы говорите, была свойственна театру еще в давние времена. Скажем, в Древней Греции или на Востоке. Вспомните, условность греческого хора на сцене или роль присутствующих там, но не участвующих в действий корифеев!.. А китайский или японский театры? Те вообще построены были на языке условностей!
— Ах нет! — отрезала Ева. — Я говорю, что актер должен пользоваться воображением зритёлей, а не их знанием языка жестов.
— Если так, то воображение больше всего участвует при
Театр был для Виленоль всем. Провал ее первого спектакля, в котором она приняла участие благодаря «эффекту присутствия», сразил ее.
Примчавшаяся к ней Вилена застала ее в самом тяжелом состоянии.
— Не удивляйтесь, ежели всю вину приму на себя, — сказал Вилене академик Руденко, кивнув на Виленоль. — Должно быть, не учтена в нашем эксперименте психологическая сторона. Однако без вас, родная! Виленоль, — он обращался уже к больной, — мы ничего не сможем добиться. Нужна воля и стойкость. Нужна любовь к жизни, а вы?.. Что вы пытались с собой сделать?
— Что? Что такое? — заволновалась Вилена.
Руденко взял длинную пластиковую трубку в том месте, где она соединялась. Руками показал, как обе части трубки расходятся, а глаза скосил на лежавшую в постели Виленоль. Лицо ее было измучено. Глубокая скорбь роднила ее со вчерашней Анной.
Вилена встала на колени около постели названной сестренки и взяла в свои руки ее пальцы. На них еще остались со вчерашнего дня неснятые кольца Карениной. Вилена стала целовать эти пальцы.
— Я не хочу так жить, — сказала Виленоль, на миг открыв глаза. — Это не жизнь, а ложь перед природой.
Академик Руденко тяжело вздохнул.
Вилена плакала вместе с Виленоль.
…Молодой Петя тен-Кате выбежал из театра сразу после того, как Анна Каренина исчезла со сцены. Он не мог больше там находиться, чувствуя в чем-то свою вину. Надо было помочь Виленоль — скорей-скорей!..
В вагоне подземной дороги Петя нервничал, не находил себе места: он спешил к лесному домику Ратовых, зная, что Вилена в театре, а Арсений дома с детьми.
И он нашел Арсения на веранде. Ратов только что накормил малюток материнским молоком Вилены и уложил их спать.
Арсений лежал в шезлонге, вытянув ноги, и смотрел на всходившую луну.
Луна была огромная, красноватая, и даже простым глазом на ней можно было различить причудливые пятна. Ратов щурился, проверяя, как теперь видят его уже не близорукие, как прежде, глаза, старался рассмотреть какой-нибудь кратер. Когда появился взволнованный Петя тен-Кате, Ратов встал, усадил гостя, понимая, что нёспроста тот появился здесь.
— Твоя Ана — прелесть, — сказал он. — Блаженно спит. Хочешь посмотреть?
— Нет, — замотал головой Петя. — У меня совсем другой разговор.
— О ледяных материках? — спросил Арсений.
— Нет. О Великом рейсе. Скажи, Арсений, как велика твоя роль в нем?
— Вроде одной из колонн фасада. Убери — рухнет крыша.
— Я буду этого добиваться.
— Ты что? В своем уме?
— Слушай, Арсений. Каждый должен понимать свой долг перед человечеством.
— Допустим.
— Великий рейс еще должен состояться. Но первый звездный рейс уже позади.