Сильнейшие
Шрифт:
Топнула — и дорожка распалась, под ней была пропасть.
— Спит. Как… личинка в коконе, — глуховатый негромкий голос. Молодой, но полный осознания собственной силы.
— Разбудишь ее? — ломкий, еще полудетский.
— Нет. Пусть… спит.
Къятта скользнул в дверной проем, прочь из покоев матери, подросток — троюродный брат — следом. На ходу спросил нерешительно:
— Может, попробовать разбудить? А если слишком много выпила она айка и сонной травы?
— Значит, одним человеком в роде Тайау будет меньше. Не самым ценным.
Голоса
Нъенна, подросток тремя веснами младше, смуглый почти до черноты, угловатый и острый, устроился на полу. Троюродный брат Къятты, Нъенна пытался быть его точной копией, но смахивал больше на тень, повторяющую очертания искаженно.
— Тебе не жаль мать?
— Многие даже из лучших умирают, не в состоянии одолеть свой огонь. Подумаешь… Хуже другое. Каждого из Сильнейших сила ловит в капкан.
— Новость сказал! — кончик носа Нъенны дрогнул; так всегда бывало, когда подростку делалось смешно. — Все знают, что наша сила несет в себе нашу смерть.
— Разве я говорил о смерти? Умереть… не страшно. Страшно стать пленником собственной силы. Моя мать сны предпочитает действительности. Сестра может думать только о танце. Да и в других домах…
— А ты?
— Я не позволю Силе взять верх надо мной. Человек не она, а я.
— А как же твой дед?
— И у него есть… — Къятта осекся. — Есть, уж поверь.
— А младший твой? — чуть пренебрежительно спросил Нъенна, так, как и говорят подростки, желающие показать свою зрелость.
— И он… — глаза Къятты блеснули нехорошо. — Но я его удержу. Такие рождаются раз в сотню весен… И даже Тииу они не подвластны!
Люди сильных Родов поступали по-разному, развлекаясь. А Къятта никогда не приводил надолго в дом тех, кто на сей раз послужил забавой. Исключение было одно — в его крыле появились сразу юная девушка и мальчишка. Через несколько дней оба исчезли, и Кайе не интересовался, что с ними сталось.
Впрочем, без надобности особой не убивали даже Сильнейшие. Не Къятта, во всяком случае.
Но игрушки младшего брата — дело иное, сам еще ребенок. Да еще такие занятные…
Близнецы не рождались у юва — да и у норреков они были редкостью. Две дикие девочки прижились в Астале — по-человечьи они говорили совсем плохо, но тянули любопытные ручонки повсюду. Они пробыли в городе почти полгода. Как-то утром дед застал мальчишку насупленного и беспокойного сверх обычного. Одна из близняшек-зверушек лежала мертвая подле окна.
— Древний свиток порвала, дурочка, — сказал Кайе угрюмо. — Я не хотел ее убивать…
Другая девочка съежилась в углу, и смотрела затравленно.
— Уберите ее… Больно, когда она тут, — мальчишка отвернулся, вскарабкался на подоконник и выпрыгнул в сад.
Мысль вернуть девочку в племя была бы нелепой. А одна, без сестры-близняшки, дикарка не представляла
К сезону дождей у мальчика уже была другая игрушка. Серебряные знаки на черном поле двигались, подчиняясь плавному качанию руки. Круг Неба, единственное, с чем могли управляться и уканэ, и айо. Говорили, в Тевееррике по нему могли точно узнать судьбу человека. Только на севере еще помнили, как им пользоваться, а на юге совсем забыли — так, детская забава. Сосредоточиться, как эсса, не могли южане. Разве что Имма Инау в совершенстве освоила, как повелевать серебряными рисунками — но и она не умела сложить из них совсем уж определенное.
Ахатта попробовал младшего внука хоть через Круг Неба к знанию приучить — мальчишка любит все новенькое. Тот и вправду увлекся, ненадолго, потом остыл.
Вот и сейчас — уселся в центре черного мраморного круга, ладонями поводил над полом, добиваясь плавного движения знаков. Плавные жесты давались ему без труда, странно при его-то порывистости. Кошка, говорил старший, порой проводя рукой ему по спине, словно ждал, что мальчишка замурлычет. Но мурлыкать тот не умел, только шипеть и фыркать.
— Скажи обо мне, — попросил вслух. Никак не мог усвоить, что серебряные знаки-жуки все равно не слышат, лишь ловят тепло кожи — и мысли.
Два знака сверкнули над полом, пересылая невесомые образы на кожу мальчишки. Всегда смеялся, как от щекотки, когда на груди или на руке загорался такой вот знак. Выпало:айамару — огонь, и шука — зверь.
— Было бы новое, — разочарованно протянул мальчишка. Почудился голос старшего — а чего ты хотел? Кайе поднялся было, но тут сверкнул еще один знак, разлился под кожей — тали, жертва.
— Ну! — вскочил мальчишка, с отвращением стукнув себя по груди, словно желая смахнуть следы знака, уже невидимые. — Еще чего!
Последний знак напомнил, что на исходе луна, последний день — значит, пора к Башне, иначе можно и не успеть. В дверном проеме старший брат появился, поманил за собой.
Башня пела по вечерам. Если прильнуть ухом к старым ее бокам, можно было услышать низкий гортанный голос. А если коснуться пальцами — ощутить дыхание. Древняя, построенная на крови, она хранила Асталу и пела для нее, жила для нее.
В эту луну человека для Башни выбирал один из Кауки. Привез кого-то с окраин. Как обычно, привез на закате, и скинули дар с высоты ее. Кровь у подножия Башни сама впитывалась в камни, оставалось только тело убрать.
Мальчишка сидел на мягкой траве, смотрел на Хранительницу с преклонением, несвойственным ему совершенно. На служителей, спешивших к телу, внимания не обратил никакого. Тысячу раз поднимался на самый верх по нешироким ступеням, тысячу раз ловил ветер на вершине ее. Чудо Асталы, любовь Асталы… она прекрасна.