Сильвия
Шрифт:
Но она хотела быть справедливой и говорила себе, что ее удивило подобное отношение к белому слуге, а не сама жестокость к подчиненному. У них, на Юге, совершенно разное отношение к белым слугам и к неграм. К белым относятся гуманно и щадят их человеческое достоинство, а негров и за людей не считают. Обругать негритянку «обезьяной» или отодрать негра за уши за малейшую провинность считается там в порядке вещей. Но говорить так с человеком белой расы – без гнева, но с холодной, угрюмой злобой – это казалось ей диким.
Они
– Да и что для вас этот университет! Разве он дает вам что-нибудь, чего вы не могли бы иметь в любом ином месте? Здесь учатся люди со всех концов Америки, и среди них только вы один занимаете исключительное, обособленное положение. Вы ни с кем не сходитесь, а между тем вы ведь слишком умны для того, чтобы отрицать в других ум, знания, привлекательные черты характера.
– Нисколько! Но я не могу знакомиться со всеми, у меня слишком мало времени для моих личных дел… – И, уловив насмешливую улыбку на лице Сильвии, добавил: – Это правда! Вы не хотите или не можете этого понять. Потом, скажите, разве вы поддерживаете знакомство со всеми, кто случайно представлен вам?
– Да ведь мы о разных вещах говорим, мистер ван Тьювер! Я девушка. И далеко не свободна в своих поступках. Могу вам, однако, сказать даже о себе. В прошедшем году я танцевала на университетском балу в Нью-Йорке, где один из моих кузенов получил ученую степень. Мне представили одного студента, оказавшегося из другой корпорации, враждебной аристократической корпорации моего кузена. Этот молодой человек произвел на меня прекрасное впечатление, и я танцевала с ним опять и опять, хотя все негодовали. Как! Нарушать солидарность! «Какая странная солидарность!» – отвечала я. – Солидарность значка!
– Все это прекрасно, – ответил ван Тьювер. – Красивым женщинам разрешается иметь свои капризы. Но общественные и товарищеские отношения основаны на других принципах. Люди известного круга не могут сближаться с людьми другого круга.
– И для того чтобы избежать сближения с товарищами, вы живете закрытым домом?
– Закрытым домом! Мало ли людей живут закрытыми домами! Ваш отец тоже живет закрытым домом!
Сильвия рассмеялась.
– У нас большая семья! А вы живете особняком только из гордости.
– Дорогая мисс Кассельмен, – терпеливо ответил он, – я рос в одиночестве и роскоши, и судьбе
– Вы могли бы тратить его на благо других!
– На благотворительные дела? Но разве вы не знаете, что от благотворительности никакого толку не бывает.
– Нет, я этого не знаю. Но, во всяком случае, вы могли бы приносить другим добро, а не только зло и вред.
– Зло и вред, мисс Кассельмен?
– Да! Ваш образ жизни служит ложным идеалом для других студентов. Все, знающие вас или только слышавшие о вас, неминуемо должны стать или льстецами, или анархистами. Вы убиваете самые лучшие чувства в студенчестве.
– Например?
– Здесь есть «Мемориал-холл». Это прекрасное учреждение. И хотя бы все близкие мне люди разубеждали меня в этом, я все-таки останусь при своем мнении. Это прекрасное учреждение. Здесь вы можете встретить университетскую демократию, и здесь царит дух истинного товарищества. Вы никогда не завтракали, не обедали в «Мемориал-холле»?
– Нет, – ответил он. Сильвия подумала немного.
– Женщины ходят туда? – спросила она.
– Нет.
Сильвия рассмеялась.
– Ну, конечно, это только так, каприз красивой женщины, как вы раньше сказали. Но если бы вы, Дуглас ван Тьювер, если бы вы, скажем…
– …стал бы есть в «Мемориал-холле»! – воскликнул он. – Мисс Кассельмен, я там есть не могу, меня самого съедят там.
– Иначе говоря, – холодно сказала она, – вы не можете держать себя настоящим мужчиной среди других мужчин.
Он молчал, уязвленной ее замечанием. Но, овладев собою, он заговорил опять и стал настойчиво допытываться, чем и как он может заслужить ее расположение, и с ужасом повторил:
– Есть в «Мемориал-холле»!
– Мистер ван Тьювер, – сухо сказала Сильвия, – мне очень мало дела до того, будете ли вы есть в «Мемориал-холле» или вовсе есть не будете. Я говорю только о том, что вы должны лучше устроить свою жизнь!
Он кротко выслушал ее нагоняй.
– Вы, очевидно, считаете меня невозможным человеком, – сказал он, – но верьте, я хочу и стараюсь понять вас. Вы убеждаете меня в необходимости изменить мою жизнь, а я никак не могу понять этой необходимости. Какое кому зло я делаю тем, что держусь особняком?
– Дело не в том, что вы держитесь особняком! – ответила Сильвия, тронутая его искренним недоумением. – Вы пренебрегаете обществом товарищей и возбуждаете ненависть и зависть, вносите смуту в студенческую среду. Кажется, теперь здесь тоже идет борьба?
– Вы говорите о выборах в студенческий совет?
– Да! Сколько здесь интриг, сколько злобы накопилось в сердцах! Вы, вероятно, и на лекции не ходите. Наверное, даже не знаете, какие профессора что читают.
– Нет! – ответил он, невольно улыбаясь.