Симонов и война
Шрифт:
Эти две докладные записки наводят на мысль, что, может быть, и снятие Запорожца с этой должности в первые дни войны было связано с неприятными воспоминаниями об этих записках и, возможно, с ощущением, что надо убрать из Политуправления, с главного поста в нем человека, который предупреждал и теперь может ссылаться на то, что он предупреждал, и которого не послушались.
В облик Запорожца для меня это вносит совершенно новые черты, я не представлял себе этого человека способным на такие акты, как эти записки, на которых можно было сломать голову
Остается выяснить, собственная ли это была инициатива или подсказка — допускаю, что Кирпоноса, допускаю, что и Хрущева, а может быть, и кого-то другого, непосредственно военных, с которыми он имел дело там, в Киевском военном округе, но факт, что этот человек так или иначе — кто бы его не подготовил и кто бы его не подтолкнул на эти записки — подписал их и направил Сталину, говорит о проявленном им в тот момент и в той атмосфере незаурядном мужестве, когда безопасным было делать вид, что все хорошо.
Да, комвойска кое-что доносили Сталину перед войной, но если он и не слушал их, то надо взять и вторую сторону дела: доносят, а сами ничего не делают, палец о палец не ударяют. Ну кто им мешал привести войска хотя бы в относительную боевую готовность! Кто бы с них за это спросил? А в основе всего этого лежат кадры. Незнание, непонимание кадров. И конечно, то, что из пяти командующих фронтами, трех командующих направлениями, которые были в начале войны, ни один не остался к концу войны на должности командующего фронтом, — это не случайность. Это свидетельство того, что кадры перед войной были продуманы и подобраны неправильно.
О странах народной демократии
Когда я думал о тех послевоенных процессах, которые проходили в Польше, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, о процессах Паукера, Костова, Сланского, Райха, которые потом все оказались фальсификацированными, и за которые задним числом возлагается и не может не возлагаться ответственность на Георгиу-Дежа, на Димитрова и Червенкова, на Готвальда и Ракоши, — я думаю о том, почему Сталин толкал к этим процессам и уж если не толкал, хотя, наверное, можно будет доказать, что толкал, — почему одобрял их и разрешал, ибо если бы не одобрял и не разрешал, их бы не было.
И рождается мысль, что это происходило, помимо других причин, еще и потому, что он хотел крепче держать в руках людей, руководивших этими странами и партиями, хотел туже привязать их к себе и к своему собственному образу действий.
Хотел, чтобы у них за спиной осталось то же самое, что осталось за спиной у него. Чтобы они не были чисты, чтобы они были скомпрометированы тем, что произошло, и тем самым надежнее привязаны к нему, к его воле, к его политике, не могли бы пытаться вести независимую политику. Чтобы помнили, что ему есть о чем напомнить, если они будут делать не то, что он считает нужным.
При этом, насколько я понимаю, он оставлял для себя и запасные ходы: запросы, настояния, чтобы лучше разобрались: «Посмотрите, так ли это?.. Ах, так? Вы уверены в этом? Ну, действуйте тогда».
И
Из записей, сделанных во время поездки в Монголию
Сталин вызвал Малиновского, Захарова, который был тогда начальником штаба, и меня. Сказал, после того как поздоровался:
— Вам предстоит ехать на Дальний Восток. На вас лежит задача восстановить исторические права России на Дальнем Востоке, вернуть все, что было отнято, восстановить положение. Мешкать с этим нельзя. Это вы должны учесть и готовиться возможно в более сжатые сроки. Американцы и англичане проиграли войну здесь, в Европе, и мы не должны допустить, чтобы они выиграли ее там, на Дальнем Востоке. Они будут торопиться взять реванш. И если мы задержимся, то Япония может капитулировать без нас, без нашего участия. Этого допустить нельзя.
Наступление было первоначально спланировано на 18 августа, а началось оно 8-го или 9-го, на следующий день, после того как американцы сбросили свою атомную бомбу.
О судьбе Абхазии
(Записано в Гульрипши)
В 49-м году у Сталина на даче, здесь, в Абхазии, был тогдашний первый секретарь обкома Абхазии Мгевадзе и тогдашний председатель Совета министров Абхазии Делба.
Сталин занимался, видно, ближневосточными вопросами, во всяком случае, Поскребышев повесил ему карту Ближнего Востока, довольно крупную, не специальную, не стратегическую, а общую карту. Когда Мгевадзе и Делба приехали по вызову Сталина, он с ними поздоровался, приветствуя их, не за руку, а продолжая ходить, куря трубку. Они тоже стояли, хоть он предложил им садиться. Он походил возле карты, потом сказал:
— Сваны — грузины, абхазцы ближе к грузинам, чем сваны. Кому могло прийти в голову говорить, что абхазцы не грузины? Бедный Лакоба не мог этого понять.
На том и кончился разговор. И люди, которые присутствовали при этом разговоре, уехали с дачи Сталина и проводили соответствующую политику. Это было безоговорочно данное таким образом указание: считать абхазцев — грузинами. Стали закрываться абхазские школы и вскоре были приняты различные меры к тому, чтобы абхазцев превратить в грузин, растворить, ассимилировать. Вот и вся история.
Ошибка Черняховского
Очень характерно в воспоминаниях Мернова о Черняховском упоминание о том, что Черняховский считал, что он допустил ошибку, сказав Сталину подробно о группировке немецких войск в Пруссии и о том, что там сильные оборонительные укрепления.