Симптомы счастья (сборник)
Шрифт:
Как она с такими данными работает директором аптеки? Директор – это бизнес-леди. Любая леди имеет деловой костюм, шарфик и косметичку, а у мамы в сумке размером с суповую кастрюлю лежит все вперемешку от документов до банановых шкурок недельной давности в подозрительном пакете.
Для спокойной и тихой мамы, всегда немного грустной, хотелось яркого, блестящего и сверкающего. Расшевелить ее, рассмешить, раскрасить. В первом классе Таня малевала губы и ногти лиловой гуашью и корчила перед зеркалом рожи. Потом подросла, завела свою косметичку, всякие штуки-дрюки. «Мам, давай я тебя буду каждый день на работу красить? Нет? Ну, тогда дай я сейчас тебя просто так
Таня на маму обижалась, точнее не на маму, а за нее. Вот едет она усталая с работы домой, без помады, без улыбки, в унылом пальто и темном вязаном берете.
С кошелкой. Передает на билет. Пальцы у нее неизящные, ногти пострижены под корень, обручального кольца нет. Все думают – вот едет женщина одинокая, немолодая, никому не нужная, даже не замужем. «Почему это ты думаешь, что немолодая никому не нужна? И потом, мы же с папой развелись, зачем мне кольцо?» «А у тебя оно было?» – спрашивает жадно Таня. «Нет, Танюша. Тогда это было необязательно». – «А сейчас обязательно!»
Десять лет Таня хотела попросить папу купить маме кольцо, даже выбрала в ювелирном. Во-первых, надо дарить лично, поэтому папе пришлось бы приехать. Во-вторых, он потом мог бы остаться, например, на выходные. И в-третьих, мог бы вообще остаться жить, место-то есть! Но тогда было некуда девать Марину, и Маечку, и рыжую собаку. Таня уже привыкла, что они есть, и их было жалко совсем убрать. Жалко, если Марина тоже будет ездить в общественном транспорте без обручального кольца, и все вокруг будут думать, что дома ее никто не ждет! И потом, Таня знала, что папа никогда к ним не придет. Она не смогла бы объяснить чужому, но сама чувствовала.
А Юра приходил. Даже два раза. Только первый раз, когда родилась Маечка, у него дальше двора не получилось. Он восемнадцать часов провел в мучительном бездействии. То топтался в вестибюле роддома, того самого, где когда-то родились Таня и Петенька, то бродил по улицам. На работу не пошел, разговаривать ни с кем не мог. Роды были тяжелые. Выходила акушерка, говорила разные слова: то «вяло», то «туго», то качала головой. Наконец появилась долгожданная девочка, будущая Майя назло ноябрю. И как только небольшой консилиум педиатров, оплаченный Марининым отцом, вынес заключение, что все дырочки и стеночки ее сердца расположены правильно, Юра побежал домой.
К себе домой. Он бежал без шапки вдоль трамвайной линии и кричал беззвучно, задыхаясь от счастья: «Шура, она здорова! Шура!» Влетел во двор и встал. Как он смеет прийти сюда счастливым?! Что он скажет ей? Что девочка здорова? Он развернулся и пошел обратно. Ноги дрожали от напряжения, во рту пересохло, в голове пульсировала кровь. Все хорошо, хорошо, успокойся. Девочка здорова.
На мгновение ему показалось, что в окне на четвертом этаже дернулась занавеска. Третье справа, после балкона. Когда-то он ее оттуда высвистывал. Прикрывал рот рукой, чтобы никто не подумал, что это он. Взрослый дяденька, а свистит. Ему показалось, что Шура стоит за занавеской и смотрит во двор. И Шура потом смутно вспоминала, что в тот день ей вдруг померещился во дворе… А она сидела у телефона, ей уже «добрые люди» рассказали, что Марина в роддоме. Вдруг будет мальчик? Трудно представить, как тогда сложится жизнь. Юра отдышался на лавочке и ушел. Девочка здорова, Таня ее потом полюбила.
Второй раз он прибежал сюда, когда Маечка болела. Он был в командировке, как
Как он опять выстоял эту билетную очередь? В бреду, в тумане. Казалось, быстрее будет бежать, чем ехать. Его знобило в поезде, чай был безвкусный, машинально убрал в сумку железнодорожный сухпаек, который всегда привозил дочке. В первый раз заломило сердце. С вокзала он сразу стал звонить домой. Оказалось, уже все в порядке, перевели в палату, опасности нет.
Тогда Юра купил в киоске жуткого ядовитого вина и поехал к Шуре (она водки не пила). Шура, как всегда, была в курсе, но не через добрых людей, а потому, что как раз она организовала тот самый злополучный импортный антибиотик, от которого стало плохо маленькой девочке. Хотели как лучше. Юра так и представлял себе резкий тещин голос: «Мы можем себе позволить хотя бы лечиться приличными средствами, а не как тетя Маня у подъезда!»
Шура не удивилась ему, сразу повела на кухню. Они не виделись почти десять лет. Шуре пятьдесят, седая совсем, но прическа та же. Он поправился, сбрил бороду, в очках. Шарф из прежней жизни, клетчатый, вполне возможно, что и десятилетней давности. Они долго молчали, потом говорили ни о чем, потом она спросила, как он ехал. Было понятно, что не про сейчас спросила, а про тогда. Сейчас-то что! Все страшное позади. Юра не мог вспомнить, как он ехал. Ни тогда, ни сейчас. Сказал: «Она на Таню похожа очень». Вино так и не выпили, Юра даже не вспомнил о нем. На прощание Шура показала ему фотографии Таниного класса и подарила одну, с кошкой, которая была двойная.
Как же он ехал? Лезла в голову всякая ерунда, какие-то недоделанные дела, телефонные звонки. Он соскучился по Тане, по ее распахнутым до светло-серого донышка глазам, по Шуриным глазам, по ее рукам и волосам родного цвета. Все отодвинулось, как будто он шел спокойно до переговорного пункта, а там, в кабинке, открылась бездна. «Мы знали, мы были готовы, нас никто не обнадеживал…» Можно ли быть готовым к бездне? Было больно, больно в животе от страха. Мог ли он почувствовать Петенькину смерть?
Ехал, вспоминал детство, молодую маму, отца, Шуру, Шуру, Шуру… Так страшно! Ему семь лет, умерла давно болевшая бабушка, он едет домой от знакомых и боится. Ему кажется, что сейчас дома он увидит ужасные знаки смерти: кровь, какие-нибудь тряпки, разор, больничные инструменты, а увидел только ровно застеленную пустую кровать… Вот и тогда он увидел как белой простыней застеленное Шурино лицо, пустые носочки, лошадку… Все утекало в бездну. Возлюбленная Шура, пронзительная Таня, незлая спокойная теща Вера, которую он успел полюбить, кот, квартира на четвертом этаже. Он сам слишком близко шагнул туда, где лежал сейчас его сыночек, прозрачный мальчик с голубыми пальцами из «Марсианских хроник». Тот, который должен был носиться по двору за Таней, царапать коленки, стрелять из деревянного ружья, читать Майн Рида, Хемингуэя, Фолкнера, курить, бриться его бритвой, любить женщину, держать на руках своего собственного ребенка… А вместо этого успел только полюбить теплую маму, красивую, яркую Таню и пушистого котика.