Симранский Цикл Лина Картера
Шрифт:
Вне огромного чертога, где покоилась добыча мёртвых героев, лежал многобашенный город Бабдалорна. Прекрасна была Бабдалорна в века своей юности и сильна среди городов. Но возраст обременил её и венцы войны исчезли с её померкших знамён, и ныне этот древний город спал и грезил, так же, как спал и грезил длинный меч Конари, что столь ужасно убивал во дни её юности.
Некогда великий город Бабдалорна царил над всей равниной, от зелёного моря на юге до северных болот Зута; но это было очень и очень давно. Древний лес вновь подкрался назад, лес, что был извечным врагом Бабдалорны и теперь густая мрачная чаща приблизилась к городу, почти к самым его вратам. Но
И жестокие Атрибы, обитавшие в лесу тоже жаждали узреть падение Бабдалорны и узреть, как Рок падёт на каменный город, столь давно ненавистный им, им и их предкам, а до этого предкам их предков, целую тысячу лет.
Иногда они скрывались у кромки леса, забиваясь в густые тени и наблюдали, как закат заливал высокие каменные башни красным светом. И если один говорил: — Узри, как пылает красным закат и как красны башни Бабдалорны, — то другой усмехался, свирепо блеснув во тьме белыми клыками и шептал в ответ: — Ещё краснее станут улицы Бабдалорны, в тот день, когда лес отвоюет и вернёт своё!
Но, всё же, лес сторонился ворот, и громадные мраморные стены оставались неразрушенными и башни вздымались средь звёзд над гребнем замка: ибо леса страшились памяти о великих героях Бабдалорны и ужасных красочных воспоминаний о сверкающей стали, что поднимали те против своих врагов. И хотя минуло тысяча лет, как величие высокого каменного города умалилось, и минуло тысяча лет, как отважные воины Бабдалорны в последний раз выезжали на Кровавую Войну, тем не менее древняя память и древний страх пока пылали в тёмном сердце Атрибов и ещё более тёмном сердце лесов, где они обитали, и чьему мрачному и шелестящему присутствию поклонялись, как божеству. Текли годы и величие не возвращалось вновь к народу, обитающему в стенах Бабдалорны и не выезжали они под яркими знамёнами, чтобы снова отбросить древний лес до прежних границ или обнажить яркую сталь против своих врагов.
И постепенно, за все эти годы, страх покинул лесных жителей. — Узри — шептал один, скрываясь в тени листвы, — наш могучий лес стоит у самых ворот проклятой Бабдалорны, но они не выходят, чтобы срубить и искромсать массивные дубы; нет, старые герои не выйдут.
И другой отвечал: — Узри, листья леса трепещут у самих врат и падают на самые стены обречённой Бабдалорны, но медные трубы не призывают бронированные легионы на войну с лесом; и не видно ужасных вспышек Зингазара, когда его поднимают на битву; войдём же в ненавистный город, обрушим его врата, разобьём мраморные стены и впустим лес внутрь.
Но старейшие и мудрейшие среди них говорили: — Пока нет, пока нет, — и Атрибы, крадучись, возвращались в дебри шелестящих лесов, вспоминая древние страхи.
Но, по прошествии времени, случилось так, что осторожность Атрибов ослабела и исчезла, и сердца их всё жарче и жарче разгорались ненавистью к высокому каменному городу, древние воспоминания и древние страхи слабели, пока, наконец дикари не собрались вместе и не зашептались о Войне.
И древний лес пробудился, распростёр дубовые руки и проломил стены. Одна длинная зубчатая трещина прочертила древний мрамор стен сверху донизу и была она черна, как смерть, но не шире
И вновь лес распростёр свои руки и тысяча мохнатых корней сжала подножие стен, и трещина расширилась до ширины руки: но не развевались яркие знамёна на ветру и не приближался гром копыт, не заревели трубы горнов, не забряцала сталь. Не было более героев в Бабдалорне и блестящий Зингазар всё ещё дремал средь добычи забытых времён.
И в третий раз лес обратил свою силу против высоких стен и в третий раз расширилась трещина, и теперь она стала шириной с человеческое тело. И из шуршащих теней на окраине древнего леса, смотрели и ждали Атрибы, но ничего не произошло. Тогда сказали они, один другому: — Прокрадёмся же ночью сквозь этот пролом в город, и будем убивать, и жечь и низвергать престолы!
И старейшие и мудрейшие из них больше не говорили: — Пока нет. — Теперь они говорили: — Скоро, скоро.
В эти дни тревожны были грёзы Зингазара и в них двигались тёмные фигуры с насмешливыми лицами, и древнему стальному мечу казалось, что он ощущает, как основание, на котором была выстроена великая Бабдалорна, трижды содрогнулось. Столь беспокойны стали эти грёзы, что Зингазар немного очнулся от своего древнего забытья, и тусклый зелёный самоцвет, вставленный в его рукоять рукой древнего волшебника и давно покрывшийся пылью, засиял. Беспокойное мерцание появлялось и исчезало в зачарованном драгоценном камне, что сиял в рукояти Зингазара, будто око. Отсветы падали на оружие древних героев, которое было выставлено в каменном чертоге.
И проснулся щит Ионакса и слабо застучал.
Измятый шлем юного Анарбиона зазвенел, как гонг дозорного, но негромко и отдалённо.
Длинное бронзовое копьё Диомарданона загудело на стене. Так же поступили и стрелы Бельзимера Смелого: они грохотали в запылившемся кожаном туле и огромный лук Бельзимера бился о стену.
Тонкий звон исходил от древнего меча, меча отважного Конари, меча, который каждый из светозарных героев Бабдалорны вздымал в войнах своей юности. Слишком слаб для смертного уха был этот звон. Он походил на пронзительный высокий крик летучей мыши, что поёт в полуночной тиши. Но щит, шлем, копьё, стрелы и лук слышали песню Зингазара.
Он пел: — Братья, я слышу во тьме ночи поступь врагов за стенами, древними возлюбленными стенами нашей Бабдалорны.
— О братья мои, враги сбираются в тёмной ночи, но народ Бабдалорны спит.
— О, братья, там, в лесу раздаётся смех. Там, среди ветвей, слышны насмешки. Братья, листья шепчут о мрачных вещах, а корни, тёмные сырые мохнатые корни, жаждут крови.
— Но величие и слава ушли из Бабдалорны, о братья! Герои, юные герои, все ушли, все мертвы; даже Бог Бабдалорны дремлет в сумрачном храме, о братья мои. И оттого все люди дремлют.
— О братья мои, я страшусь — я, даже я, Зингазар Ужасный. О да, я страшусь, что наши древние враги войдут к нам ночью и не будет никого, чтобы биться с ними, кроме нас.
И щит Ионакса забарабанил в стену, и в барабанных ударах звучали слова, но слишком слабые, чтобы их услышали люди; лишь неусыпно бодрствующий Зингазар смог услышать, как щит Ионакса сказал: — О, мой брат, меч, хоть и остёр, но не в силах поражать сам по себе; рука должна направлять нас на войне.
И огромное копьё Диомарданона заговорило, молвив: — Ужасно я на войне, и поражаю остро и быстро, но рука должна метнуть меня, чтобы смогло я убить.