Симулакры
Шрифт:
— Отче, — сказал Стоун, — я хотел бы исповедаться. Вы можете уделить мне несколько минут? Это очень срочно… На моей совести грехи.
Потерев лоб, Патрик Дойл кивнул.
— Ох, жизнь, — пробурчал он. — То густо, то пусто. Сегодня у меня побывало уже десять жильцов, которым потребовался «духовник». Проходите. — Он устало махнул в сторону ниши, которая открылась в одной из стен его кабинета. — Садитесь и подключайтесь. А я буду слушать и одновременно заполнять формы «четыре-десять», присланные из Берлина.
Исполненный праведного негодования, Эдгар Стоун дрожащими руками прикрепил электроды «духовника» к соответствующим точкам у себя на черепе, а
— Движимый ложной жалостью, — сказал Стоун, — я нарушил устав нашего жилого комплекса. Но меня беспокоит главным образом не проступок сам по себе, а мотивы, которые за ним стоят. Проступок этот — результат неправильного отношения к собрату, жильцу нашего дома. Мой сосед, мистер Иан Дункан, завалил свой очередной релпол-тест, и было ясно, что его выселят из «Авраама Линкольна». Я симпатизировал ему, ибо подсознательно и самого себя считаю неудачником, как жилец этого дома, и как гражданин вообще, и потому я сфальсифицировал его ответы так, чтобы он прошел тестирование. Очевидно, мистеру Иану Дункану нужно устроить новое испытание, а сфальсифицированный мной результат следовало бы аннулировать.
Он пристально поглядел на капеллана, но выражение лица Дойла было непроницаемым.
«Теперь-то за Дунканом и его кувшином установят пристальный надзор», — подумал Стоун.
«Духовник» начал анализировать его рассказ. Вскоре из него выскочила перфокарта, и Дойл поднялся из-за стола, чтобы взять ее. После долгого, очень внимательного исследования он принялся разглядывать Стоуна.
— Мистер Стоун, — сказал он, — вывод таков, что ваша исповедь исповедью вовсе не является. Что у вас на уме? Начинайте все с самого начала. Ваш самоанализ недостаточно глубок, материалу, представленному вами, далеко до подлинности. И я предлагаю, чтобы вы начали с признания в попытке исказить суть своей исповеди сознательно и преднамеренно.
— Ничего подобного, — возразил Стоун и замолк, прямо-таки онемев от страха. — М-может б-быть, лучше бы обсудить эти вопросы с вами неофициально, сэр? Я в самом деле подтасовал результат релпол-тестирования Иана Дункана. Это факт. Что же касается моих мотивов…
— Разве вы сейчас не позавидовали Дункану? — перебил его Дойл. — Его успеху в исполнительском мастерстве, открывшему ему дорогу в Белый дом?
Наступила тишина.
— Это… могло быть, — проскрипел, признаваясь, Стоун. — Но это не меняет того факта, что по закону Иан Дункан не должен жить здесь. Его следует выселить, независимо от моих мотивов.
Загляните в кодекс муниципальных жилых домов. Я знаю, что там есть раздел, относящийся к ситуации, подобной этой.
— Но вам не уйти отсюда, — упорствовал капеллан, — не сознавшись во всем. Вы должны удовлетворить машину. Вы пытаетесь добиться принудительного выселения соседа, чтобы ублажить свои эмоциональные, психологические потребности. Сознайтесь в этом, а затем, возможно, мы сможем обсудить ту часть кодекса, которая имеет касательство к Дункану.
Стоун застонал и еще раз прикрепил к своему черепу хитроумную систему электродов.
— Ладно, — проскрипел он. — Я ненавижу Иана Дункана, потому что он артистически одарен, а я — нет. Я желаю предстать перед жюри присяжных, состоящим из двенадцати жильцов этого дома, который и определит наказание за мой грех. Однако я настаиваю на том, чтобы Дункана подвергли повторному релпол-тестированию! Я не откажусь от своего требования — у него нет ни малейшего права проживать здесь, среди нас. Это и безнравственно,
— По крайней мере, теперь вы честны, — сказал Дойл.
— Вообще-то, — отозвался Стоун, — мне нравится игра на кувшинах. И мне пришлось по душе их выступление. Но я вынужден вести себя именно так, поскольку только такое поведение, по моему глубочайшему убеждению, в полной мере отвечает общественным интересам.
«Духовник», как показалось Стоуну, выстреливая вторую перфокарту, насмешливо фыркнул. Хотя, это, конечно, была всего лишь игра воображения.
— Вы топите себя все глубже и глубже, — сказал Дойль, расшифровав карту, — Поглядите-ка сами. — Он угрюмо протянул карту Стоуну. — В вашем мозгу бунтуют путаные, противоречивые мотивы. Когда вы исповедовались в последний раз?
Густо покраснев, Стоун промямлил:
— Кажется… в прошлом августе. Капелланом был тогда Пэйп Джоунс. Да, это было в августе.
На самом деле это было в начале июля.
— С вами придется немало поработать, — сказал Дойл, закуривая сигарилу и откидываясь на спинку стула.
После оживленного обсуждения и горячих споров открывать свое выступление в Белом доме они решили с «Чаконы ре-мажор» Баха. Элу она всегда очень нравилась, несмотря на все трудности ее исполнения, двойные синкопы и тому подобное. Дункан же нервничал от одной только мысли об этой чаконе. Он хотел теперь, когда, наконец, все уже было решено, начать с куда более простой «Пятидесятой сюиты для виолончели без оркестра». Но менять что-либо было уже поздно. Эл отослал программу концерта секретарю Белого дома по вопросам науки и культуры мистеру Гарольду Слезаку.
— Ради Бога, не волнуйся, — сказал Эл. — Тебе ведь вести вторую партию. Или ты согласен отдать вторую партию мне?
— Нет, — ответил Иан.
Это и в самом деле облегчало его задачу. Партия, которую собирался исполнять Эл, была гораздо более трудной.
За периметром «Пристанища драндулетов номер три» взялась за дело папула, прочесывая тротуар в поисках потенциальных покупателей. Было всего лишь десять утра, и поблизости еще не появлялись те, кого бы стоило взять в обработку. Сегодня распродажа приютилась в холмистом районе Окленда, штат Калифорния, среди обсаженных деревьями улиц наиболее респектабельного жилого района. Напротив стоял «Джо Луис» — необычной архитектуры фантастически роскошный домина на тысячу квартир, в основном заселенный состоятельными неграми. Здание в лучах утреннего солнца казалось особенно опрятным и ухоженным. У входа стоял охранник, со значком и винтовкой, останавливая всякого, кто там не проживал.
— Слезак еще должен получить одобрение программы, — напомнил Эл. — Может быть, Николь не захочет слушать чакону. Вкусы у нее весьма специфические, да и меняются все время.
Иан представил себе Николь, возлегающую на огромной кровати в розовом с оборками пеньюаре, ее завтрак на подносе рядом, а она просматривает программу, знакомясь с перечнем номеров.
«Она уже услышала про нас, — подумал он. — Она знает о нашем существовании. В этом случае мы действительно существуем. Подобно ребенку, которому нужно, чтобы мать любовалась тем, что он делает. Факт нашего существования утвержден пристальным взглядом Николь… А что будет, когда она отведет от нас свой взор? — подумал он. — Что случится с нами после этого? Мы распадемся, снова погрузимся в забвение? Назад, к случайному бесформенному скоплению атомов? Туда, откуда мы вышли, в мир небытия. В мир, где мы влачили пустую жизнь до этого момента…»