Симулякры
Шрифт:
В Арбатском переулке Майя взяла меня под руку, как бы подтверждая мои мысли, я искоса на нее взглянул: она была совершенно спокойной, и мне снова подумалось, что она уже возвращается ко мне, уже решила вернуть ко мне и что печальное недоразумение теперь останется в прошлом.
Когда мы уже подошли к Арбату, она чуть заметно улыбнулась, будто подбадривая меня, и я, принимая с некоторым волнением этот дар надежды, посмотрел вперед на оживленную пешеходную улицу и увидел вдруг пьяного человека с этюдником на плече – это был Ян!
14 мая – Танец освобождения
На следующий день Майя не поехала на Арбат и вообще не выходила из квартиры. В комнате, где она находилась, весь день негромко звучала музыка –
К вечеру, встревоженный состоянием Майи, я постучался к ней: она лежала на животе, уткнувшись лицом в свои руки, обращенные ладонями вниз и локтями в разные стороны. И по-прежнему звучала грустная музыка, сводившая с ума. Она страдала, но я был ни при чем.
Я повернулся, чтобы уйти, но ноги не слушались, как в кошмарном сне. Что бы я ни делал, каждое движение казалось мне бессмысленным, а потому излишним. Я как сомнамбула прошелся по коридору и снова оказался в своей комнате с трюмо, сломанными часами и ненавистным диваном. Я ничего и никого не хотел видеть и презирал себя за то, что продолжаюсь. Закрывал глаза, и в темноте хотелось кричать. Но с открытыми глазами невыносимо было видеть коричневую стенку со стеклянными дверками, книжными полками; зеркала трюмо, люстру, ноутбук и бесчисленные мелкие предметы, впитавшие наши голоса, стоны, смех, отчаяние, – они смотрели на меня с несокрушимой явственностью, подтверждая реальность безысходности.
Я уставился в угол и решил смотреть в одну точку и ни о чем не думать, но неумолимый угол оставался все тем же углом, точкой пересечения стен и потолка, и я снова подумал, что все еще продолжаю существовать, несмотря на то, что Майя окончательно отвергла меня.
Мне ненавистно было мое отражение в трюмо, и я решил сбрить бороду. Майе не нравилась моя борода, и я теперь без всякого сожаления решил с ней расстаться. Или хотел таким образом спрятаться от самого себя, но, увидев себя в зеркале совсем без бороды, но еще с усами, я словно стал узнавать в себе самом того, кем я был прежде, когда еще не потерял память. Появились странные видения или воспоминания – они возникали, но тут же бесследно исчезали, так что у меня закружилась, а потом и разболелась голова. Мне подумалось, что до сих пор я жил не своей жизнью. Как будто в мое тело вселился чужак, вытеснив меня самого, или я сам воплотился в чужом теле. Было странно видеть себя в зеркале – отражение в нем будто не принадлежало мне.
«Стоп! – придержал я себя. – Надо усвоить, что Майя теперь чужая, навсегда. Но очевидно, что она страдает. Почему? Между нами двенадцать метров, и мы не можем помочь друг другу. Да, ее может спасти только Ян! Но она не едет к нему, и он не приходит, почему?»
Я пил понемногу водку и корчился от спазмов отчаяния, которое было неодолимым. На третий день, немного протрезвев, я прислушался: Майя, казалось, тоже была мертва. Но музыка продолжала играть. И эта нескончаемая жалобная музыка по-прежнему говорила мне о чувствах женщины, о том, что она любит другого человека и думает только о нем, но при этом ничего, кроме страдания, не испытывает. Быть может, просто жалеет меня и поэтому не решается уйти к Яну?
Я словно в безвоздушном пространстве плыл по коридору к заветной двери, но тут же возвращался на ногах обратно и снова подплывал, не осознавая, что делаю. Меня неудержимо тянуло к ней, но я понимал, что нельзя ее сейчас беспокоить.
Наконец распахнул дверь – и замер в изумлении.
Она – танцевала!
Она не удосужилась обратить на меня внимание, хотя не могла не заметить моего появления, – и продолжала танцевать. На лице ее появилось что-то новое, волнующее и освобожденное вместо застывшего в последние дни выражения опустошенности и печали. Она была во власти своего торжествующего тела. Еще минуту назад я думал, что она страдает еще и потому, что не может так просто расстаться со мной после нескольких лет совместной жизни. Но теперь, когда
Майя обернулась, и я увидел вдруг лицо совершенно чужой женщины, которую ненавидел всей силой своей любви. Я стоял как вкопанный – она продолжала танцевать. Как только музыка закончилась, она плюхнулась на диван с невинным задором.
– Классно! – пробормотал я и подошел к ней, чтобы сесть рядом.
Она тотчас встала и отошла к другой стенке. Так мы и стояли друг против друга. Не помню, как она смотрела на меня, потому что я смотрел сквозь нее, сквозь стену, куда она прислонилась, заложив руки за спину, – я смотрел в пустоту. Не говоря более ни слова, я ретировался. Потом лежал в своей комнате, когда она как призрак прошла рядом, будто я был какой-то мебелью. Присел на диван, облокотившись на колени, и, когда она снова проходила мимо меня, вытирая пыль, попытался схватить ее за шорты, но она увернулась. Я – за ней. И снова мы оказались в ее комнате, друг напротив друга, и оцепенело молчали. Она вдруг рассмеялась и посмотрела на меня чуть не с умилением, настолько, видно, я был удручен ее настроением и смешон. Хотел схватить, залапать грубо, но она решительно меня оттолкнула и перестала улыбаться. Я вернулся в комнату, включил по инерции и тут же выключил ноутбук, потом с острым кряхтящим и бездумным наслаждением выпил еще сто граммов водки. Хотелось разбить себе голову, чтобы не думать.
Мне стало казаться, что мы оба сходим с ума.
16 мая – В роли свата
Я взял отгул на три дня, потому что работать был не в состоянии.
Между тем Ян не предпринимал никаких действий. Майя по-прежнему не выходила из дома и находилась, по всей видимости, в состоянии затяжной депрессии. Не знаю, как получилось, но я начал ее жалеть, более того, мне хотелось доказать ей, насколько я люблю ее, не думая о себе. Поэтому я решил встретиться с Яном, а потом снять для себя квартиру и уйти из жизни Майи. Теперь понимаю, что тогда для меня вообще не существовало никакого Яна, как не существовало всего остального мира. В общем, мне было совершенно безразлично, что именно Ян соблазнил мою жену. Да хоть бы сам черт – это не имело никакого значения. Вся тайна, весь ужас заключались в том, что именно Майя решилась на это, при этом абсолютно не важно, с кем именно.
Я в то время как бы и не нуждался в своем теле, но не мог без него обойтись. Все его желания казались мне чуждыми и никчемными. Имело значение только то, что вопило в глубине этого тела, но это вопящее существовало отдельно от него, хотя и срослось с ним намертво. Тело мое было старше меня на четверть века, поэтому я в нем был чужак.
Мне не было стыдно, что я все еще цепляюсь за Майю и не могу ее отпустить. Все происходило само собой, помимо моей воли. Будто меня вынуждали сопротивляться тому, что она меня отрывала от себя, заставили вцепиться в нее мертвой хваткой, как бультерьера. Однако в отличие от озверевшего пса, я чувствовал боль, когда меня пинали. Но теперь я впервые думал только о Майе – не о себе.
Я решил добраться своим ходом, чтобы при случае выпить. Для этого пришлось на автобусе проехать семь минут до платформы Лось, потом четверть часа сидеть в вагоне электрички, 9 минут в метро до «Библиотеки им. Ленина», где перейти на «Александровский сад», выйти на следующей остановке, на эскалаторе подняться наверх к кинотеатру «Художественный» и через подземный переход пройти к ресторану «Прага».
На периферии сознания возникали и мелькали в неподвижном зное люди-призраки с одинаковыми лицами, мчались по проспекту нескончаемой вереницей бездушные машины, – и весь этот взбудораженный мир летел в неистовое будущее по замысловатой спирали, в беззвучном пустом центре которой притаилась Майя.