Шрифт:
Отринул я бесцельное былое —
Как будто путешествовал в плаще,
И скинул плащ на беспощадном зное,
И бросил, чтобы не влачить вотще.
(Фернандо Пессоа, португ. поэт)
13 мая, 14:07 – Навязчивый эпизод
Он шел по Арбату с этюдником на плече, шатаясь и неловко лавируя в праздной толпе, – я подумал было, что обознался, но его черная беретка, потертые синие джинсы и серый свитер вмиг развеяли сомнения, и я с притворным сочувствием произнес: «Смотри, это он!» – злорадствуя тайно, что Ян как раз вовремя осушил последнюю рюмку, иначе не попался бы нам на глаза в тот самый момент, когда мы вышли к Арбату из переулка, и я бы, кивнув в его сторону головой, не добавил с торжествующим безразличием в голосе: «Он пьяный!» Она замерла на миг, тоже засомневавшись, но уже через секунду задумчиво произнесла, что никогда его не видела таким; растерянно спросила, сколько времени, и сразу заторопилась домой. Стало быть, напрасно мы проговорили почти всю ночь, когда я пытался ее образумить и остановить, потому что с этой минуты стало проясняться, что мне лишь показалось, что она готова возобновить наши угасающие отношения; вольно или невольно она ввела меня в
Однако все пошло не так, потому что даже своим видом уличного пьяницы он вызвал у Майи трогательное сочувствие. Всего лишь прошел мимо нас, опьяненный то ли любовью, то ли алкоголем, или тем и другим вместе, и Майя тотчас впала в смятении и перестала разговаривать со мной. И всю дорогу, пока мы поспешно возвращались домой, я чувствовал вновь разверзшуюся в ней пустоту или, может быть, наоборот, наполненность, – бездумную сосредоточенность на одной мысли или одном чувстве, безусловно связанном с Яном, с тем, что он в таком потерянном виде попался нам на глаза, и этого оказалось достаточно, чтобы разрушить наши иллюзии и поставить Майю в тупик. «Похоже на то, что она не приняла его предложение или в чем-то отказала ему, – предположила Дарья изумительным тоном отсутствия малейшей вовлеченности, – скорее всего, решила остаться с тобой, вот он и напился в драбадан». Дарья предпочитала выражаться однозначно, чем порой приводила меня в замешательство, а я продолжал гадать с нарочитым сарказмом, в котором таилась неизжитая горечь: ну не мог же он просто так нахлестаться в то время, когда у них, судя по рассказу Майи, зародилось, подобно утренней заре, взаимное романтическое чувство; он должен был прискакать за ней на белом коне или стоять под нашими окнами с гитарой, выражая свою страсть в песнопениях, в крайнем случае объясниться со мной. «Нет, прорисовывается типичная история, – возразила безапелляционно Дарья. – Твоя Майя эмоционально отреагировала на его публичный дурман, связанный с ее отказом». И я ответил: «Может быть», – потому что Майя тотчас замкнулась, не отвечала на мои вопросы, я тоже заткнулся, чувствуя ее потерянность, и она знала, что я все понял. Придерживая на заднем сидении машины никому не нужный теперь чайный сервиз, она всю дорогу безучастно молчала, думая о чужом мужчине, который, стало быть, душевно натрескался из-за своей отвергнутой любви. И по тому, как она сочувствовала ему, мне даже показалось, что действительно Лукьян Харольдович удивительный человек, раз его полюбила такая утонченная женщина, как Майя, и они, должно быть, очень даже подходят друг другу.
«Вам не надо было ходить на Арбат, – поучительным тоном заверила Дарья Юльевна. – А вместо этого дать ей время справиться со своими эмоциями. Если бы она не увидела его в тот день, то все могло пойти по-другому».
Может быть, думаю, действительно, все решали тогда мгновения, плюс-минус двадцать-тридцать-сорок секунд, ведь именно с той минуты встречи с ним, время стало настолько скоротечным, что я едва успевал ощутить себя в настоящем, как уже оказывался в завтрашнем дне, продолжая упорно думать о вчерашнем. Или же оно просто обратилось вспять, и я будто начал жить задним числом, поэтому и сижу теперь в обезьяннике вместе с уличными хулиганами и протестующими оппозиционерами, прокручивая в голове, как застрявшую пластинку, один и тот же эпизод. Как будто он все еще дефилирует по многолюдной улице со своим этюдником или топчется на месте, покуда мы молча наблюдаем за ним, и Майя повторяет без устали, что никогда его не видела таким. «Я никогда его не видела таким», – говорит она с екнувшим сердцем и смотрит ему вслед, а я гляжу на Майю, пытаясь уловить ее реакцию, но она прячет глаза, скрывая свою растерянность, но теперь я начинаю видеть крупным планом некоторые детали, на которые прежде не обращал внимания. Как будто я сейчас немного другой, точнее был другим, когда увидел сбоку, потом со спины уходящего Лукьяна. Эта навязчивая картина тускнеет и замирает, когда мне в голову приходит запоздалая мысль: я же так и не сказал ей про письма! Она бы все поняла и простила, но есть еще шанс сказать и объяснить, надо просто попросить, чтобы меня выпустили поскорее отсюда. Убедить полицейских, и они поймут, что мне срочно надо поговорить с ней – вот почему я решительно встаю, подхожу к железной решетке, которой Майя надежно отгородилась от меня, и кричу, чтобы кто-нибудь услышал и внял моей просьбе:
– Подойдите сюда! Мне надо сказать!
27 июня – В обезьяннике с клоуном
– Подойдите, твою мать, ну где же вы там! – раздается за моей спиной ехидный голос неугомонного типа, которого я пока предпочитаю игнорировать. Косые глаза и кривая ухмылка, яркая рубашка навыпуск и кашне в полоску вокруг шеи – он в натуре похож на клоуна.
– Кто-нибудь! – повторяю через минуту, но уже не так негромко.
– Полиция, ау! – вторит клоун, но я не оборачиваюсь, потому что тут появляется полицейский в звании сержанта, он медленно идет по коридору, не поворачивая головы в нашу сторону, будто ничего не видит и не слышит, просто якобы прогуливается, как бы случайно проходит мимо нас.
И все же останавливается напротив меня и, плотно сжав губы, демонстративно молчит, – считает, должно быть, что заговорить со мной ниже его достоинства, но я повторяю свою просьбу, добавляя для значимости, что у меня есть важное сообщение.
– У него есть важное сообщение! – передразнивает клоун, и кто-то один снова смеется над его приколами.
Полицейский постукивает дубинкой по ладони, смотрит направо-налево, не знает, что сказать и что сделать, поскольку, видать, не уполномочен действовать по собственному усмотрению. Кто-то из сочувствующих начинает меня отговаривать: «Не будь дураком!» – но я не откликаюсь, потому что не намерен оправдываться. Мне просто надо выйти отсюда и перехватить женщину, пока еще есть шанс, поэтому и кричу, не думая о последствиях. И те, которые сидят и стоят за спиной, подходят и смотрят из клетки туда, где полицейский оценивает меня презрительно-насмешливым взглядом: воцаряется тишина, но через секунду полицейский уходит, не удостоив меня ни единым словом. Все начинают шуметь и кричать, им сразу понадобился
– Мне надо объяснить! Потом будет поздно! – смахивая пот со лба тыльной стороной кисти, начинаю нервно барабанить обручальным кольцом по железу.
– Потом будет поздно! – напыщенным тоном повторяет новоиспеченный клоун. Незаметно подкравшись сбоку, он прогибается в пояснице и, скривив рот, заглядывает мне в глаза, изображая идиота.
«Ну дай ему в зубы!» – шепчет злобным голосом мой внутренний соглядатай Блинк, и я едва не развернулся, чтобы ударить, но вместо этого продолжаю постукивать золотым кольцом, вспоминая, как сегодня в полдень швырнул его в траву на берегу Яузы. Майя видела этот жест моего отчаяния, но, не останавливаясь, дальше пошла, стуча каблуками по деревянному мостику и далее мимо камышей по тропинке – желанная и неприступная в своем вопиющем упрямстве. Это была очередная оплеуха, но и я виду не подал, продолжая ее преследовать, не отпуская ни на шаг эту трепетную лань, которая вознамерилась убежать от меня, и в итоге мы снова вернулись домой, задерганные и непримиримые. Как нарочно, к нам явилось грузное тело тещи, оно восседало на кухне у окна, спросило предостерегающим тоном, что случилось? Майя – ни слова, сразу закрылась в комнате и затихла там. Мне и пришлось объяснять, понимаете, так вышло, одним словом, мы развелись, точнее она сама захотела. «Как?!» – с немым укором и встает в растерянности. «Вот так, – говорю, – она не хочет жить со мной, и поэтому я выбросил обручальное кольцо!» «Где ты выбросил? Зачем? Пойду, подниму… Где?» – и вправду собралась идти за брошенным кольцом. «Не надо, сам схожу», – просто загадал в ту минуту, что если найду брошенное кольцо, то обязательно все наладится и Майя останется со мной. Но так ничего и не вышло, и я не успел или не захотел сказать о письмах, поэтому и барабаню сейчас обручальным кольцом по металлической решетке, чтобы меня выпустили поскорее, пока Майя не совершила что-нибудь непоправимое. Или это, может быть, моя рука дрожит от ярости и боли, или алкоголь в закипевшей крови дает о себе знать, но находиться здесь, в то время как Майя исчезает навсегда, я просто не в состоянии.
Собравшись с мыслями, снова оглашаю ментовский коридор своим отчаянным криком: «Позовите офицера! Позовите хоть-кого-нибудь!»
Наконец они понимают, что не все так просто. Появляются двое полицейских, тот сержант привел с собой старшину, и они, похоже, хотят меня выпустить. Глядя на их скользящие тела, облаченные в одинаковую форму, думаю, что это совершенно другие существа, чем те, кого они держат за решеткой. Открывают металлическую дверь и просят меня выйти из обезьянника.
– Ну вот, ты и добился своего, придурок! – радостно кричит клоун над моим ухом.
– Стой где стоишь! – рявкает на него сержант, выказывая перед своим товарищем излишнее усердие.
– Сейчас мы тебе пригласим офицера, – угрожающе-ласковым голосом говорит мне старшина, – кого хочешь, пригласим, будь спокоен.
Странно, но у него нет глаз – сплошное гладкое пятно вместо лица: нет и носа – только говорящий резиновый рот. Тем не менее его хладнокровие немного остужает мою ярость, но я уже не могу остановиться.
– Спасибо, я сейчас все объясню, – говорю, путаясь в мыслях. – Дело в том, что мне надо успеть…
– Успеешь! – прерывает меня молодой сержант своим прорезавшимся командным голосом и смотрит на меня с самодовольной усмешкой. Он точная копия того типа, который передразнивал меня за решеткой, или мне так только кажется? На всякий случай оглядываюсь и вижу, как клоун за решеткой сочувственно машет мне рукой, ему, видать, без меня будет слишком скучно.
Идем цепочкой по коридору, я прикидываю, можно ли сбежать, выбрать момент и драпануть. Смотрю под ноги, чтобы не наступить на черные ботинки сержанта, и думаю: какой же узкий тоскливый коридор в ментовке, в нем лишь одно окно в самом конце – и то зарешеченное! Полицейский останавливается внезапно, поворачивается ко мне лицом, и я останавливаюсь, смотрю на поперечные лычки на его погонах, а старшина начинает открывать ключом железную дверь. Они оба чем-то напоминают приученных опасных животных; я, конечно, тоже животное, но в сложившейся ситуации совершенно беспомощное. Мы стоим втроем, буквально касаясь друг друга, пока погоны с продольными лычками ковыряются в замочной скважине, а где-то в необъятной Москве в это самое время Майя спасается от меня бегством. При мысли о Майе я перестаю быть животным и думаю, что, должно быть, в моем арестованном теле, временно пребывает Блинк.
– Сиди и жди, – говорит крупное животное в форме, закрывая за мной дверь на ключ. Теперь у него проявилось лицо, но лишь на секунду, потом снова исчезло.
Неожиданно приятным басом он говорит через дверь:
– Протрезвей, парень, и не болтай лишнего.
Они заперли плохое животное в одиночную камеру, чтобы оно перестало мычать, блеять и скулить. «Козлы, кинули меня!» – злится во мне Блинк, пытаясь ввести в заблуждение, но я упрямо думаю: «Нет никакого Блинка, ты один». Немного успокоившись, пытаюсь обдумать сложившуюся ситуацию, но все мысли тут же улетучиваются, остается только одно нестерпимое желание – закурить. Иногда смыслом жизни становится гребаная сигарета. Все мое нутро безотлагательно требует никотина. Кажется, если выкурить сейчас одну сигарету толщиной в карандаш и длиной в семь сантиметров, то сразу появится некая спасительная мысль, но думать уже невмоготу, поскольку всякая идея через хрупкие логические цепочки сводится к примитивному желанию покурить. Отсутствие элементарной свободы приводит меня в замешательство. Мое жизненное пространство сейчас – не более 10 кубометров, это меньше, чем вольер для волка в зоопарке, и эта несуразная мысль наводит на меня тоску, усиленную усталостью прожитого дня и похмельной разбитостью. Осязая шершавость досок ладонями, я закрываю глаза, и в темноте проступает непримиримое лицо Майи. Она говорит: «Никогда его не видела таким», – а я даже не допытываюсь, сразу признав свое поражение. Непростительно, что я чувствовал себя таким покорным и безвольным, боялся причинить ей боль своим неуместными вопросами. Хотя в тот момент я ни о чем таком не думал, увидел его и сразу ляпнул: «Смотри – это он!» Майя остановилась и произнесла неуверенно, на всякий случай: «Это не он, ты что, с ума сошел!» – «Да? Может быть, действительно не он», – подыграл я ей, испытывая и мстительное чувство удовлетворения, и странное сожаление, что это все-таки Ян. «Нет, это правда он», – призналась она, пытаясь скрыть свое сожаление, но тут же спряталась и захлопнулась. И мы, одурманенные внезапным видением, пошли дальше, к центру, потом опомнились и повернули назад, потому что машину я оставил вблизи Смоленской площади. Пьяный Ян не только не дискредитировал себя в глазах Майи, хотя я присутствовал при этой немой сцене, длившейся несколько секунд, но, напротив, даже своим забулдыжным видом всколыхнул в ней нежные чувства к себе. Так что она, провожая его печальным взглядом, сразу перестала меня замечать – ей было совершенно безразлично, что сегодня ночью она успела изменить ему со мной.