Символ веры третьего тысячелетия
Шрифт:
Постоянного мужчины в ее жизни не было. Лишь случайные свидания, в которых она искала скорее общения. Потребности в сексе она не испытывала и, если уступала домогательствам, то без интереса: ни отвращения, ни радости, ни привязанности. Вашингтон – идеальный город для вечных любовниц, но неподходящее место для поисков мужа. Да и вряд ли ей кто-либо подошел бы. Замужество отняло бы слишком много сил и энергии, которые нужны ей для работы. Даже постоянный любовник только раздражал бы ее.
Было холодно. Она переоделась в теплый велюровый костюм, натянула толстые шерстяные носки и вязаные тапочки. Пока тушила консервированное мясо с картошкой – грела
Глава III
В конце января город окутывался туманом и тайной. Двое могли пройти в метре друг от друга, друг друга не заметив. Следы на снегу свивались в замысловатую вязь, складывались в бессмысленный шифр. Вздохи восторга и предсмертные вздохи парили над землей, как облачка влажного дыхания. Туман оседал на тротуары устало, бессмысленно, будто под тяжестью отлетевших и слившихся с ним человеческих душ. Умирали многие.
Одним из тех, кто умер в эти дни, был Гарри Бартоломью. Его застрелили. Он был беден и постоянно страдал от холода. Может, он хуже переносил холод, чем другие. Или просто был слабее. Если бы ему дали возможность выбрать, он отправился бы в Каролину или в Техас, но его жена не могла бросить свою матушку, а та не желала уезжать из Коннектикута. «Янки не должны жить южнее линии Мейсона – Диксона. Так повелось со времен Гражданской войны» – твердила старуха. Он не работал уже с конца ноября и получил бы работу не раньше 1 апреля, Дня Дураков, а приходилось остаться здесь, в холоде. Сварливая, противная старуха, приходилось делиться с ней драгоценными крохами тепла. Ничего не поделаешь: у старухи водились деньжата.
А в результате Гарри сделался преступником: он жег дрова.
Печью Бартоломью обзавелись еще несколько десятилетий назад, когда все без опаски и без сомнения вырубали и жгли леса. Потом власти – сначала федеральные, а затем и местные – наложили запрет. Во-первых, леса быстро редели и исчезали. А во-вторых, холодный влажный воздух так насыщался углекислотой, что превращался в смог, густой, как кисель. Холодный кисель лип к коже, студил кровь в жилах, и люди топили печи все больше и больше, и туман становился все гуще и гуще…
Сначала топить печи запретили в городах и пригородах. Гарри жил в сельской глубинке, в краю холмов и лесов. Уже тогда древесина шла лишь на изготовление бумаги и на строительство. Расход нефти тоже был сведен до минимума, шире пользовались газом. Постепенно новые и новые области объявляли «бездымными». Дрова еще жгли, но все меньше: слишком досаждали защитники природы. Нарушителей беспощадно штрафовали, а то вовсе лишали имущества. И все-таки Гарри продолжал топить печь. Дрожа, прячась – но топил, не в силах расстаться с привычкой.
Теперь туманы окутывали землю уже не всю зиму напролет, как бывало до запрета на печи. И все-таки электростанции и заводы выбрасывали в атмосферу еще много углекислого газа, и порой смог снова сгущался. Для таких, как Гарри Бартоломью, смог был прямо-таки подарком: его тактика умыкания дров была рассчитана именно на такую погоду.
Низкая каменная ограда отделяла участок Гарри от соседнего, которым владела семья Маркусов. Участок Эдди Маркуса был куда больше и весь зарос деревьями: Эдди свои земли не распахивал. Пока вырубку деревьев не запретили, рощи сильно поредели, но потом злоумышленники стали обходить стороной владения главы местного «Комитета бдительности» (Эдди, как и его отец, был активистом движения зеленых).
Там, на границе участков, он припрятывал в дыру в стене моток веревки. Там веревка и хранилась до поры до времени. А когда опускались туманы, Гарри пробирался к стене, надежно привязывал веревку и, держа ее свободный конец, крался в рощу. Для скорости он обычно пользовался электропилой, а не топором или ножовкой. Все равно до дома Маркусов было далеко, да и туман приглушал звук пилы. А если Эдди все же что-нибудь услышит, можно быстро унести ноги, – дорогу к забору укажет веревка. К тому же он поставил на пилу глушитель, да еще обматывал ее одеялом. Хороший механик, Гарри всегда имел при себе запчасти и в случае чего быстро отремонтировал бы свое орудие.
Пять лет он безнаказанно пилил деревья на участке соседа. Конечно, Эдди, пусть с опозданием, но обнаруживал пропажу, однако винил в этом другого соседа, с которым был в ссоре вот уже почти два десятилетия. Гарри с удовольствием следил за их все разгорающейся враждой, которая позволяла ему безнаказанно обворовывать Маркуса.
К концу января 2032 года с крыш закапало. Капель обещала раннюю весну, а с нею и спасительные туманы, которых с таким нетерпением ждал Гарри.
Он уходил все глубже и глубже в чащу, разматывая веревку и завязывая на ней узелки, чтобы приблизительно отметить расстояние. Но на этот раз отработанный метод дал осечку: Гарри подошел слишком близко к дому Марков, и Эдди даже через забитые окна услышал звуки пилы.
Эдди схватил старенький карабин и выскочил за порог…
Потом, на суде, Маркус утверждал, что хотел только задержать вора. Он был немногословен, дескать, крикнул невидимке, чтобы оставался на месте, если не хочет, чтобы его подстрелили; потом вроде бы услышал слева от себя осторожные шаги; поднял ружье и…
Гарри был сражен наповал.
Этот случай вызвал много кривотолков в округе, а потом стал известен и на всю страну. Адвокаты, выступавшие на процессе, были великолепными ораторами и искушенными законниками да еще и старыми соперниками. Судья славился остроумием. В присяжные попали самые консервативные янки – из тех, кто упорно отказывался зимой уезжать туда, где теплее. Зал суда заполнили люди, безвыездно жившие в Коннектикуте, страдавшие от холода и упорно не понимавшие, почему правительство не разрешает им погреться у печей.
– Хочу побывать на судебном заседании по делу Маркуса, – сказал доктор Кристиан в один из последних февральских дней за традиционным семейным кофе.
– Джошуа, на улице так холодно, а суд так далеко, – забеспокоилась Мама, не любившая, когда он отлучается из дому, особенно зимой: она не могла забыть о несчастьи с Джоном.
– Мелочи, – бросил Джошуа. Он понимал, что волнует Маму, но решил пойти в суд во что бы то ни стало.
– Я должен быть там, Мама. Да, на дворе холодно, но уже слышна капель – значит, зима к концу. Не думаю, чтобы я попал в пургу.
– Там, в Хатфорде, минимум на десять градусов холоднее, чем у нас в Холломане, – настаивала она.
Он вздохнул:
– Мама, мне необходимо пойти. Такого накала страстей не было давно. Этот случай всколыхнул людей, вынес на поверхность горести и обиды, которые они таили в глубине души. Не забудь: это дело об убийстве. Значит, оно напрямую связано с «неврозами тысячелетия».
– Хотел бы я пойти с тобой, – задумчиво проговорил Джеймс.
– Почему бы и нет?
– Остановить клинику? Нет уж, Джошуа, иди один. Потом расскажешь…