Символика тюрем

Трус Николай Валентинович

Характерно, что власть «воров» над «работягами» неизменно укрепляется при ужесточении режима содержания и дефицита материальных благ. Масса осужденных тогда начинает видеть в «паханах» благодетелей, способных за счет связей с волей и подкупа сотрудников наладить снабжение продуктами и куревом. И наоборот, бунты против засилья блатных происходили в те редкие моменты, когда «мужикам» давали возможность хорошо зарабатывать, улучшать свой рацион, чаще получать посылки и передачи.

Есть, однако, люди, которым приходится гораздо хуже, чем «работягам». Это «петухи», «обиженные», «опущенные» — те, из кого товарищи по заключению сделали пассивных гомосексуалистов. С точки зрения нормального человека, ненависть и гонения, которым подвергаются эти парни, совершенно не объяснимы: ведь мучители сами сделали их «петухами» и благодаря им получают какое-никакое удовольствие… Но для зоны, где уважают только силу, все естественно: не сумел отстоять себя — значит, ничего, кроме презрения, не заслуживаешь! Впрочем, умение

постоять за себя чаще всего тут вовсе ни при чем. Людей «опускают» по приговору «воров» за разные грехи: стукачество, неуплату карточного долга, неподчинение «авторитету», за то, что на следствии «сдал» подельников, что имеет родственников в правоохранительных органах… Чаще других подвергаются насилию те, кто сам совершил изнасилование, — в этом выражается своеобразное представление о справедливости. Намеченную жертву обычно жестоко избивают, затем накидывают на шею полотенце, скрученное жгутом, и в полузадушенном состоянии «опускают». Есть и другие способы «опетушения» — облить мочой, заставить поцеловать парашу. В большинстве случаев это происходит в следственном изоляторе. Народный суд еще не определил степень вины, а суд преступного мира уже привел свой приговор в исполнение… Клеймо «петуха», — на всю жизнь. Если он освободился, а через много лет вновь попал в места лишения свободы и скрыл свое прошлое, то разоблачение грозит ему смертью! Одного «обиженного» за такое «преступление» зверски пытали и били ночь напролет, а под утро заставили удавиться… Даже последнему из «мужиков» «западло» разговаривать с «петухом», разве что в случае особой нужды и непременно в грубом, приказном тоне, с оскорблениями и руганью. В столовой эти несчастные сидят отдельно и едят из специальных мисок, в краях которых пробиты дырки, — если, не дай Бог, «опущенный» воспользуется вещами другого осужденного, тот считается «законтаченным» и должен либо смыть «позор» кровью «петуха», либо признать таковым и себя.

Численность этих отверженцев в ИТУ составляет около 35 тысяч человек. От такой жизни они, если не кончают в конце концов с собой, превращаются в совершенно забитых существ, полностью лишенных чувства собственного достоинства. В одной колонии мне довелось видеть «петуха», который за несколько сигарет на потеху толпе осужденных кукарекал и хлопал себя руками по бокам, словно крыльями!.. И в то же время — такова человеческая природа — в любом сообществе, даже состоящем из униженных и слабых, непременно выделяется самый сильный. У «опущенных» тоже есть свой «пахан», слово которого — закон для остальных.

Кроме основных «мастей», есть еще «шестерки» — холуи при «ворах» либо «буграх»; «придурки» — осужденные, устроившиеся на «непыльные» работы дневальными, хлеборезами, библиотекарями; «черти» — те, кто пользуется устойчивой репутацией шута горохового. «Масти» устойчивы, как индусские касты: перейти из одной в другую практически невозможно.

* * *

Среди варварских традиций мира за решеткой важное место занимает «прописка». Это своего рода экзамен для новичка на самообладание и находчивость, во многом предопределяющий его будущую «масть». В сущности, ему предлагается пройти по лезвию бритвы: продемонстрировать покорность авторитетам и обычаям зоны, не уронив одновременно своего достоинства. Красочно изображена эта процедура в повести Леонида Габышева «Одлян, или Воздух свободы». А вот как описал свой первый день в следственном изоляторе осужденный Г., ныне отбывающий наказание в ИТК:

«Приняли в камере нормально. Только немного освоился, приободрился, как наступило время отбоя и меня начали „прописывать“. „Экзамен“ состоял из каверзных и глупых вопросов, ответить на которые правильно было невозможно. Например; „Можешь замочить пахана?“. Я отвечаю: „Конечно, нет!“, испуганно косясь на камерного авторитета. Оказывается, надо было ответить: „Могу!“ и брызнуть на него водой из-под крана. И тому подобное… За неправильный ответ или отказ отвечать следовало наказание. Меня положили на стол и, оголив живот, стали с оттяжкой бить по нему ложкой. Количество ударов определял „пахан“. Поначалу вроде бы не больно, но после 10-15 ударов терпеть становится невмоготу.

Тут кто-то сказал мне на ухо, что если я соглашусь в течение недели отдавать в обед второе блюдо „пахану“, то от меня отстанут. Я взмолился о пощаде, и меня действительно оставили в покое, но больше никто из обитателей камеры меня всерьез не воспринимал…»

* * *

Еще один колоритный обычай, без которого невозможно представить себе жизнь зоны, — наколки. Одним из первых обратил внимание на любовь уголовников к татуировкам Чезаре Ломброзо. В одном из своих трактатов он привел такую фразу итальянского заключенного: «Татуировка для нас — это фрак с орденами. Чем больше мы исколоты, тем большим уважением пользуемся у своих». Из Западной Европы обычай делать наколки в прошлом веке пришел в Россию.

Мастера нательной живописи почитаются среди уголовников и пользуются особым покровительством боссов преступного мира. К одному была запись аж на пять лет вперед.

Татуировка — визитная карточка преступника, рассказывающая о его специальности, прошлом и жизненных установках. Собор означает верность воровской профессии, а количество куполов — число «ходок»

в зону, перстень на пальце с заштрихованным квадратом говорит о том, что его обладатель отсидел «от звонка до звонка», крест в перстне — карманный вор, череп — отличительный знак разбойника. Если у человека имеется на теле татуировка, изображающая джинна, вылетающего из бутылки, паука в паутине или цветки мака, — перед вами наркоман. Сердце, пронзенное кинжалом, означает: «судим за хулиганство». Кот в сапогах — воровство. Звезды на коленях — «клянусь не встану на колени перед ментами». Череп с костями — «смертная казнь заменена лишением свободы». Орел — символ власти и воровского авторитета. Черный парусник — знак грабителя-гастролера. А сложная композиция — обнаженная женщина перед плахой и рядом палач с топором — означает, что ее обладатель убил жену за неверность и дал клятву в вечном женоненавистничестве. Кинжал, воткнутый в горло, — клятва отомстить на воле знакомой женщине за измену. Если выясняется, что та или иная наколка сделана не по праву, «ради понта», то нарушителя ждет жестокое наказание — от «опетушения» до отрубания пальца с самовольно присвоенным перстнем.

До сих пор речь шла о нравах мужских колоний. В женских, разумеется, с определенными поправками на пол, творится то же самое: наколки, «прописки», вражда «мастей» и группировок. Место гомосексуализма занимает лесбиянство. Разница лишь в том, что у мужчин половые извращения — результат грубого насилия, стремления унизить или за что-то наказать жертву, а у женщин-осужденных все происходит, как правило, по обоюдному согласию. В женских зонах складываются прочные, существующие по нескольку лет «семьи» — с нежностью, драматическими страстями, «разводами», ревностью, на почве которой доходит, случается, до убийства. Известно множество случаев, когда женщина, пробыв год-два в колонии, отказывалась выходить на свидание к мужу, чтобы не оскорбить чувства нового «супруга». Партнерши, играющие в лесбийских парах мужскую роль, — «коблухи» — начинают называть себя мужскими именами, говорить нарочито грубым и низким голосом, подражать мужской походке. Человеку со стороны все это напоминает сумасшедший дом. Женщины-осужденные, однако, с «любовью» не шутят.

(Кречетников А. Жизнь за решеткой. — М.: Панорама, 1992)

От тюрьмы, от сумы и от страха

Нет правосудия совершенного. Один попал под карающую десницу, другой успел прикрыться амнистией, одному суд зачел честное прошлое, другой не сумел доказать алиби — сколько лет судебной системе, столько же и несправедливости, потому что идеален суд лишь там, где Грозный Судия, а Земля несовершенна от сотворения.

Но не есть ли несовершенство закона, заложенное, повторяю, в него изначально, некая подсказка, намек на то, что есть иная истина и высшая правда? Что, попав под действие юридической машины, может быть, важнее добиться иного результата, чем просто выигрыша судебного процесса? Понимаю, что это суждение вызовет невольное раздражение у людей, долго и безрезультатно ищущих правды по судам, прокуратурам и адвокатским конторам. Упрекать их не за что. Но и о высшей истине нельзя умолчать, прежде чем представить суду вашему Игоря Михайловича Терешина, в прошлом — директора крупного научно-исследовательского института, члена-корреспондента Академии медицинских наук, автора некоторых лекарств, в том числе знаменитых среди сердечников рибоксина и стрептодеказы, в 1982 году потерявшего все, попавшего в тюрьму, на зону и прошедшего их с достоинством, которого дай Бог другому, хотя до сих пор и не реабилитированного .

Когда бы мне пришлось составлять список людей, жизнь которых никак не пересекается с Уголовным кодексом, Терешин вошел бы, безусловно, в первую десятку как человек, по духу своему не способный преступать закон. Типичный отличник, неизменный везунчик, самый молодой в институте профессор, самый молодой в академии член-корреспондент, щепетильный, честный — характерный интеллигент. Как сказала мне за обедом одна акула петербургского бизнеса, выброшенная когда-то на мель, из одной с Терешиным камеры: «Игорю под дулом парабеллума сказать: „Своруй!.. Своруй, иначе застрелю!“ — не сворует. Он просто не сумеет своровать. В отличие, — тут акула вонзила нож в пылающий стейк, — от меня». Кровь брызнула фонтаном.

Если сжать все страницы уголовного дела Терешина до нескольких строк, выйдет, что Игоря Михайловича посадили за то, за что сажают всех директоров, если есть потребность посадить: за хищение госимущества «путем присвоения или растраты либо путем злоупотребления служебным положением» плюс «злоупотребление властью». На нормальном языке, с учетом обстоятельств дела, это означает, что Терешина обвинили в воровстве стремянок, кафеля, утеплителя и сидений унитаза для тещиной дачи.

Не буду ничего опровергать, но отмечу, что судебное разбирательство изобиловало несоответствиями и противоречиями, режущими даже дилетантский взгляд. Адвокат Вениамин Владимирович Бриль, знаток в такого рода делах, сказал: «Это был мучительнейший, тяжелейший процесс, какая-то дрейфусиада. Очевидно было, что суду дали команду сажать, и никакие показания свидетелей, разрушающие обвинения, во внимание не принимались. Я тогда своему подзащитному сказал: „Приготовьтесь к операции по утоплению“. Убежден, сегодня этот процесс был бы непременно выигран».