Синдикат
Шрифт:
– Тела?
– Ну, покойников...
Я невольно оглянулась, он это заметил.
– Не бойся, – сказал он, – чего уж тут бояться. Я получаю их чистыми, обработанными... Тебе неприятно?
– Да нет...
– Понимаешь, кто-то должен этим заниматься...
Тут зазвонил его мобильник и с минуту он договаривался о чем-то, попросил меня записать на листке какой-то адрес в районе Кирьят-Йовель...
– Просят перевезти семью с квартиры на квартиру, – пояснил он мне, – бесплатно, конечно... Там куча детей, кое-что из мебели, какое-то стекло... Они бедные, платить нечем... – усмехнулся и добавил: – Моя парнаса!
...На
– Жаль, что вы сейчас в Москве, – сказал наш знакомый. – Тут сейчас отличная халтурка обломится: муниципалитет дает художникам расписать львов...
– Львов?! Где?
Светофоры выкатили желтые горошины. И, торопясь, уже в движении, художник докрикнул в уличном шуме:
– Выдают бетонную болванку – сидящий или стоящий лев, и расписывай себе на здоровье, что только в голову придет! Для настроения публики... Не вешайте мол носы, ребята, – жизнь прекрасна! По всему Иерусалиму будут...
...зеленый! Толпа двинула – как обычно на этом перекрестке – в разных направлениях, наш знакомый махнул, досылая привет Борису рукой, а не голосом, и исчез в толпе...
...До встречи с другом у меня оставалось еще минут пятнадцать. Я купила в киоске свежий номер газеты и тут же развернула. Все шло своим чередом: во Франции, в Авиньоне подожгли синагогу... Арабские школьницы и их родители вышли в Париже на демонстрацию против учителей-евреев... Евросоюз требует от Израиля... Америка выступает с новыми инициативами...
Перевернула листы: в разделе “Культура” на соседних колонках шел спор двух журналистов на любимую, давно расчесанную тему. Отвратительное мракобесие – запрет на исполнение музыки Вагнера в Израиле – длить долее недопустимо, писал один, мы позорим себя перед просвещенным миром, потакая националистически настроенному плебсу... Другой – в соседней колонке – отвечал, что ждать осталось недолго. Еще год-три, н у, пять, и уйдет в лучший мир этот националистически настроенный плебс – все те, кто чудом, волею небес или благодаря мужеству скрывавших их праведников ускользнул от окончательного решения еврейского вопроса – термин, изобретенный, кстати, великим Вагнером, – те, кто выжил, несмотря на все опыты, производимые над ними любителями Вагнера под музыку его же... Словом, еще чуточку терпения и Вагнер, конечно же, восторжествует в Израиле, как, возможно, и окончательное решение еврейского вопроса...
Обычная беспощадная драка ногами без всяких правил, какие бывают у нас только между своими...
Подняв от развернутой газеты взгляд, я увидела в витрине цветочного магазина неподалеку вывешенные флажки Англии, Франции и Германии, крест-накрест перечеркнутые черной краской. Над ними висел рукописный плакат: “Я байкотирую этих выблядков. А ты?”
А за стеклом магазина покупал цветы мой старый друг, с которым минут через пять мы должны были встретиться в соседней забегаловке. Этот упрямый человек лет двадцать пять уже знал, что я не люблю срезанных цветов, и все-таки каждый раз покупал гвоздики, в память о тех, еще ташкентских гвоздиках, которые – и тогда вполне случайно! – были у меня в руках в нашу первую встречу.
Я подошла, когда он расплачивался, и сказала:
– Опять гвоздики?
И мы обнялись, как после
– У тебя уставший вид, – сказала я, когда мы забились в самый дальний угол ресторанчика и сделали заказ, что-то плебейское: горячие питы, индюшачья шварма, салат-хацилим – расхожий, но все-таки вкусный набор средиземноморской скатерти самобранки.
– Я-то, по крайней мере, имею на это право, – возразил он. – Я в последний раз спал бог знает когда. А вот ты почему выглядишь, как загнанная овца?
– Нет, я – загнанный пастух... Измученный пастырь жестоковыйных московских овец.
– Что, не едут люди?
– Не очень...
– Ну, их можно понять. Знаешь последний наш анекдот? Что такое “русская рулетка” – известно всем. А вот “израильская рулетка” – это когда человек приходит на автобусную станцию в Иерусалиме и садится в первый подошедший автобус...
– Да, смешно... Сеня, – спросила я, – что будет, а?
– Спроси что полегче... Дай-ка я лучше расскажу тебе последнюю хохму.
И пока мы ели шварму и намазывали на куски питы остро-пряную размазню баклажанного салата, он рассказывал мне эту хохму:
Некий очередной террорист-самоубийца неудачно подорвал себя, не до конца. В бессознательном состоянии его привезли в Иерусалимскую клинику “Адасса”. Неотлучно при нем находился офицер израильских сил безопасности, врачи боролись за его жизнь, так как очень важно было выудить из него сведения о тех, кто засылает таких вот ребят, мечтающих о семидесяти гуриях в бесплатном раю... Словом, когда этот парень наконец открыл глаза, в мутной пелене вокруг себя он увидел все белое – стены, бесплотные силуэты в белом. Над ним склонилось лицо с внимательным тяжелым взглядом.
– Я... в раю?.. – простонал террорист.
– А ты как думаешь, – участливо спросил в ответ обладатель пронзительного взгляда, – в раю бывают евреи?
– Конечно, нет, – ответил террорист-неудачник.
– Ну, значит, ты не в раю, – заключил полковник сил безопасности и велел везти бедолагу на допрос...
Дважды за этот куцый отпуск меня тягало начальство в Долину Призраков... Полдня я угробила на какое-то совещание, потом еще день – страшно и непотребно ругаясь про себя, – на встречи с каждым из начальников. А игнорировать было никак нельзя: деликатность ситуации заключалась в том, что в Иерусалиме шли неутихающие феодальные войны между главами департаментов. Именно тамошние босховские и брейгелевские персонажи, их застарелые или свежие междоусобные распри формировали принципы кооперации или, наоборот, противостояния департаментов в России. Все это было похоже на отражения в озере деревьев, растущих на берегу, или облаков, плывущих по небу, и точно так же любого камня, брошенного с берега в воду, было достаточно для того, чтобы отражение разбилось, замутилось, пошло рябью... Стоило поссориться начальникам двух, прежде дружественных, департаментов в Иерусалиме, как в Москве у нас летели к чертовой матери налаженные проекты.