Синдикат

Рубина Дина Ильинична

Таинственное слово “замб?ра”, этимологию которого я безуспешно пыталась выяснить все три года пребывания в России, в устах моего начальника иногда приобретало различные смысловые оттенки – в зависимости от его настроения. Если бывал торжественно настроен, он придавал этому слову бравурное звучание – “замбурион”! – при этом сопровождая слово известным жестом преломления руки в локте.

– Чтоб вам не было скучно, замбура, – говорил он, собрав всех нас, своих подчиненных, в комнате на втором этаже, которую по традиции называли “перекличкой”, –

знайте, что к нам опять едет группа из Министерства туризма. В конце концов, я подохну, ублажая этих иерусалимских бездельников. Замбура!

Поскольку еврейский мир Москвы за последний десяток лет наплодил тьму разнокалиберных организаций, и все они бурлили, отмечали даты, издавали информационные листки, газеты и журналы, учреждали конгрессы, объединения, фонды, – которые затем враждовали друг с другом, – Клаву, как спонсора, время от времени приглашали выступить на публике.

Тогда он вызывал меня и говорил:

– Хотел вечером запечь баранью ногу и посидеть, как человек. Но звонил Гройс, просит выступить. Напиши несколько слов. Только не на своем высоком русском, так что я выгляжу идиотом, когда принимаюсь читать всю эту херню. Несколько простых коротких слов от души. Замбура!

И я писала. Писала просто, даже слишком просто. От души. Что-нибудь такое: “Дорогие друзья! Сегодня мы открываем еврейский детский сад. Дети – наше счастье. Дети – наше будущее. Все мы хотим, чтоб они были здоровы. Еврейские праздники. Еврейские песни. Еврейская душа. Все это они узнают тут”.

Толстяк читал это по-русски с милым акцентом. Ему все хлопали. Замбура!

* * *

Организация наша называлась Всемирный Синдикат “Восхождение”, или попросту – Синдикат. Ветвилась она по многим странам, выпуская свои ростки во всех местах, где существовало мало-мальски плотное еврейское население. Ну а уж страны бывшего СССР были буквально прошиты нашими стежками, исхожены вдоль и поперек нашими следопытами, евреи просчитаны, пронумерованы, оприходованы, введены в Базу данных. Учитывалось даже число обращений в Синдикат, их включали в особую базу данных, – которая так и называлась: База данных обращений, – даже и в том случае, если к нам попадали по ошибке, вместо прачечной или химчистки...

Полагаю, Синдикат – было последним, что еще связывало страны отошедшего в прошлое, могучего и великого Советского Союза.

Главной задачей, смыслом и целью существования Синдиката было, конечно же, – Восхождение народа в Страну.

О Восхождении, – понятии, как я сразу поняла, сакральном, – на совещаниях, съездах и в кулуарах Синдиката все говорили, как грибники о грибах (после вчерашнего дождя пошли рыжики), как рыбаки о рыбе (перед штормом рыба ушла), как садоводы о своей теплице (если б я не встал в шесть утра укрыть розы, они бы все померзли). При этом урожай – был ли хороший год или плохой – никак не зависел от наших усилий; так же, как не зависит урожай рыжиков от желания продрогшего грибника, блуждающего по опушке в прорезиненном плаще; так же, как улов не зависит от рыбака, сиди – не сиди он над удочкой.

Помимо естественных причин торможения еврея перед стартом, помимо его сомнений, страхов перед Синайской пустыней, в которой, похоже, он боялся споткнуться о скрижали, разбитые еще гневливым Моисеем... помимо его укорененности

в российских снегах и душевного трепета перед вечной иконой под названием “русская интеллигенция”, – под ногами у нас еще путалась пышнотелая Германия, северная валькирия с зазывно распущенными власами, жирными пособиями и прохладным европейским климатом...

Климат! – вот что служило оправданием многим, свернувшим с пути. Да, в Иерусалиме климат всегда был пожарче германского, спорить с этим просто глупо. Не считая, конечно, тех нескольких, всем известных, лет, когда в Германии так хорошо топили...

Словом, подразумевалось, что человеку нелегко решиться на столь крутое Восхождение в Святую землю. Синдикат предлагал рискующему множество подпорок, подъемников, ступеней и страховочных ремней. Размахивая молотками, мы сами вбивали в скалы крюки под неуверенные ноги восходящих. Мы страховали их своими спинами и плечами, подсаживали, надсаживались, обливались потом и тяжело матерились.

Эта вредная работа в полевых условиях не каждому была по плечу.

В утробе московского отделения Синдиката действовали несколько департаментов.

Одним из главных, коренных, важнейших был, конечно же, департамент Восхождения;

Департамент Юной стражи Сиона, со штатом молодых разбитных сотрудников, работающих по договору подряда, – самым многочисленным;

Недавно созданный департамент Загрузки ментальности должен был исследовать самосознание наших подопечных и тренировать его, как тренируют альпинистов перед восхождением – постепенно увеличивая нагрузки.

Самым косным, громоздким, привязанным к изучению языка, был департамент Языковедения.

Главы департаментов, эмиссары, звались синдиками.

На московское представительство было нас восемь Высоких Персон Послания... – и восемь синдиков прекрасных...

Вот, собственно, и все...

Ах, да! Про себя и забыла.

Я занимала должность главы департамента Фенечек-Тусовок.

* * *

Из “Базы данных обращений в Синдикат”

Департамент Фенечек-Тусовок

Обращение номер 345:

Мужчина, уверенным басом:

– Не подскажете ли, каков статус эстонского языка в Израиле?

* * *

Все эти звучные названия “департаментов” означали – несколько комнатушек в здании бывшего детского сада, давно не ремонтируемого, но хорошо укрепленного на случай “в случае чего”. Колючая проволока поверх высокого забора, специальная будка, из которой по четырем телевизорам охранники в разных ракурсах наблюдали посетителя, посмевшего приблизиться к железным воротам садика.

И наконец, проходная, где наши опричники разбирались с посетителями по-настоящему.

Пропускной системе на входе в офис Синдиката могли позавидовать любой банк, любое посольство, любой секретный военный объект.

Однажды я купила новую шляпу, и меня не пускали битых полчаса.

Я бесновалась, кричала в переговорное устройство:

– Шая, ты что, не видишь, что это я?!

– Повернись, – отвечал он, сверяя мой профиль в новой шляпе с моей служебной фотографией.

А уж постороннего, желающего проникнуть в детский садик, разоблачали до положения риз, до ничтожной запятой в биографии, до последней жилочки души, до кальсон, до несвежих носков, до геморроя.