Синдром Коперника
Шрифт:
Когда я понял, что пытаться заснуть бесполезно, рука сама собой потянулась к карману, и я извлек оттуда мобильный, оставленный мне Лувелем. В нерешительности я смотрел на экран. Может быть, стоит попытать удачу еще раз? Неужели я не могу просто забыть? С чего бы ей отвечать мне теперь? И какое у меня право беспокоить ее? Она просила ей не звонить…
И все же очень медленно, словно машинально, мои пальцы нажимали на кнопки. Одну за другой я набрал десять цифр номера Аньес. Затем мой большой палец поднялся и застыл над кнопкой вызова. Что мне ей сказать, если она наконец ответит? Все, что мне приходило в голову, звучало глупо. То тупое упорство, с каким я пытался схватить руку, которую мне отказывались протянуть, едва ли не граничило с шутовством.
Со вздохом я уронил телефон на старый матрас. Закрыл глаза,
Глава 79
Дневник, запись № 211: второй отрывок из электронного письма Жерара Рейнальда.
Транскраниальные побеги, вы, конечно, начинаете понимать грандиозность моего плана, его причины, его конечную цель, его обоснованность, но, возможно, вы спрашиваете себя, почему мне просто не убить майора Л., отца наших отцов, коварного наставника.
Поверьте, я думал об этом. Часто. Тысячу раз я представлял себе, как поражаю его последней пулей, на которой вырезано мое имя, как в возмещение ущерба забираю жизнь этого человека. В конце концов, он это заслужил.
Но я не могу решиться.
Как ни странно, несмотря на то, что он с нами сделал, несмотря на его одержимость, со временем я начал жалеть майора Л. Поверьте, я и сам такого не ожидал. Никогда бы я не подумал, что однажды начну испытывать к этому человеку что-то, кроме чистой ненависти. Хотя, с другой стороны, полагаю, жалость — это самое страшное наказание, какое я могу для него придумать.
В то время мы мало что о нем знали. Он был военный — скрытный, жесткий — истинный сын Великой молчальницы. [21]
21
Grande Muette — армия (фр.).
Но со временем мои изыскания открыли мне куда больше, чем мне бы хотелось узнать о нем.
Когда я выяснил его настоящее имя, я смог вернуться в его прошлое и одну за другой сложить части головоломки. И теперь я могу сказать, что знаю хотя бы отчасти, что сделало из него того подонка, которого мы знаем.
В его истории было два события, способные это объяснить. Первое относится к концу пятидесятых годов.
Майор Л. принадлежит к тому поколению солдат, которых послали в Алжир, чтобы попытаться подавить революцию, мечту о независимости. Молодые люди, которым внушили, что они едут защищать Францию, ценности Республики — все то, что обычно вбивают им в головы. Только на месте они столкнулись с жестокой реальностью. С одной стороны, дикое насилие, перерезанные глотки, забитые в рот гениталии, а с другой — правда алжирского народа. Народа, подвергшегося колонизации, сломленной страны под властью генерал-губернатора, для которого существовало лишь две категории граждан: французы и мусульмане, лишенные политических прав. А потом на насилие ответили насилием. Безумие, пытки, казни без суда, резня. Жестокость властей вызывала ответную жестокость. Потери французов — 25 000, алжирцев, по разным сведениям, от 450 000 до более чем миллиона человек. Сожжено 8000 деревень, миллион гектаров леса, 2 миллиона мусульман согнаны в лагеря. Так вот, среди французских новобранцев нашлись такие, кого эта страшная реальность возмутила, а были и те, которые, подобно майору Л., не пожелали признать себя жертвами обмана, предпочли верить во все, что им внушили, и, как бравые солдатики, слепо выполняли приказы. По колено в крови, они на все закрывали глаза, убивали во имя Франции и совершали зверства, оправдываясь военной дисциплиной. Никто кроме тех, кто там был, не знает, что они видели и что творили. Но многие, как и он, вернулись оттуда сломленными.
Он вернулся сломленным, как всякий человек, вынужденный лгать самому себе, оправдывая монстра, в которого превратился. Я не ищу ему извинений. Этот человек — настоящий подонок, циничный, жестокий. Я никогда его не прощу. Но я хочу понять.
Вторым событием было самоубийство его жены много лет спустя. Об этом я мало что знаю. Разве только то, что он не пришел на похороны.
Глава 80
Около двадцати двух часов меня разбудили шаги за дверью. Некоторое время я лежал с открытыми глазами в кромешной тьме чулана, где все еще витали мои сны. Затем узнал голос Лувеля.
Я встал и, пошатываясь от усталости, вышел в большую комнату. Дамьен вернулся вместе с Баджи. Что-то подсказывало мне, что, пока эта история не кончится, телохранитель не отстанет от нас ни на шаг.
— Слышали новости? — спросил Дамьен, включая маленький телевизор в углу комнаты, обставленном как маленькая гостиная.
На плече у него красовалась свежая повязка, а рука висела на перевязи.
— Нет, — ответила Люси, выходя из стойла. — А что? Что-то случилось?
Лувель кивнул на экран. По новостной программе показывали нечеткие снимки распростертого на тротуаре тела, накрытого белой простыней и окруженного полицейскими и спасателями.
— Моррена застрелили у подъезда его дома около часа назад, — объяснил Дамьен, не отрывая глаз от экрана.
Эта новость ужаснула меня. Не веря своим ушам, я рухнул в одно из кресел. Это не могло быть совпадением. Но как они решились?
— Невозможно… это невозможно, — пробормотал я.
— Видимо, они догадались, что это от него мы узнали, как проникнуть в помещения «Дермода»… И они его убрали.
— Это невозможно, — повторил я, потому что больше сказать было нечего.
И тем не менее это было правдой. Сообщение без конца повторялось на экране телевизора. Потом появилась недавняя фотография директора по связям с общественностью ЦОТД. Мне стоило немалого труда принять то, что человек, с которым я виделся накануне, теперь мертв. Мертв.
Внизу краем глаза в бегущей строке, где кратко перечислялись главные новости, я увидел свое имя. «По заявлению пресс-секретаря министра внутренних дел, убийство месье Моррена может быть связано с терактом 8 августа. Главный подозреваемый, Виго Равель, все еще на свободе…»
Как ни странно, я почти ничего не почувствовал при виде своего имени. Оно мне уже и не принадлежало. К тому же я знал, что я невиновен. Но вот удастся ли нам когда-нибудь это доказать? Впрочем, а так ли это важно? Главное для меня — узнать правду. Потом открыть ее всему миру… Но это не мое дело. Скорее этим займется СфИнКс. А для меня оно стало второстепенным. Или маловероятным. Похоже, я погряз в своем синдроме Коперника и уже сам не верил, что однажды меня смогут принять всерьез. В конце концов, я готов был с этим смириться. Лувель мне верил. Люси мне верила. Аньес поверила мне. Что еще мне нужно? Или я хочу чего-то другого?
— Дамьен, мне почему-то кажется, что вашу небольшую вылазку приняли за объявление войны, — прошептала Люси.
— Во всяком случае, у нас есть доказательство, что они ни перед чем не остановятся. И что они… занервничали.
— Кто это «они»? «Дермод»?
— А кто же еще? — заметил Лувель с иронией. Удрученный, я обхватил голову руками. В конце концов, я смирился с тем, что стал избранной мишенью полиции и нашего невидимого врага, но согласиться, чтобы из-за меня страдал кто-то невиновный, было выше моих сил. А тем более двое. Грэг, а теперь еще Моррен. Директор по связям с общественностью ЦОТД был порядочным человеком, отказавшимся подчиняться системе. Если бы не он, мы, возможно, никогда не нашли бы вход в таинственные помещения «Дермода». И вот его убили. К чему все это? Ради кого? Ради меня?