Синдром Л
Шрифт:
— У тебя что, начальник — генерал? — спросила она и уставилась на меня подозрительно.
«Ну все, недолго музыка играла! — подумал я. — А все этот выживший из ума Шебякин, тыква прямоходящая… Тоже мне генерал госбезопасности: при посторонних, при фраерах, болтает безответственно. Расшифровка сотрудника органов — это уголовная статья, до шести лет строгого режима!» Если что, я на него, сволочь такую, тоже рапорт напишу», — пронеслось в голове. Но вида подавать было нельзя. Поэтому я сказал ей как можно небрежнее:
— Ну, да. Да.
Смысл
— Значит, ты — военный?
— Не совсем… но почти что… Ты же знаешь, у нас в стране милитаризация идет. Из-за внешней угрозы.
Она реагировала странно. Словно ей эта формулировка из моих уст не понравилась. Сощурила глаза. Спросила:
— Ты уверен, что такая угроза есть? Что ее не выдумали?
— Что ты имеешь в виду? — сказал я, а сам думаю: «О, не время сейчас для политических диспутов… видит бог, не время!»
Она пожала плечами, состроила недовольную гримаску. Говорит, не глядя мне в глаза:
— Ну, неважно… Не обращай внимания.
«Плохо дело», — подумал я.
Генерал Шебякин тем временем уселся на лавке на выходе из переулка и демонстративно наблюдал за нами, как с боевого поста. — Мы прошли мимо, делая вид, что вовсе его не замечаем. Он тут же бодренько вскочил и поплелся за нами. «Вот ведь гад, чего ему еще надо?!» — подумал я.
Но где-то в районе площади Хо Ши Мина он наконец потерялся.
Я изобразил облегчение, надеясь, что избавление от Тыквы позволит нам снова почувствовать близость. Обнял ее и прошептал:
— Шурочка, любовь моя! Увы, мне пора на работу. Если бы ты только знала, как она мне противна, разлучница… Но скажи: мы же увидимся вечером, ведь правда?..
Я ждал, что и она мне тоже прошепчет что-нибудь нежное. Но она холодно молчала, смотрела в сторону, и сердце мое разрывалось от боли. Это была натуральная, отвратительная, сосущая боль-тоска….
Я видел, что она не верит мне.
Сказала:
— Мне тоже пора. Так что давай здесь попрощаемся. Звони, если что.
Меня точно плеткой по лицу ударили. Особенно ужасно прозвучало это нарочитое «звони, если что».
А у меня ведь даже номера ее не было.
— Ты хоть номер телефона дай, — сказал я.
Она достала тонкую иностранную ручку из блестящего металла и записала набор цифр на обратной стороне трамвайного билета, который обнаружился у нее в сумочке. Я прочитал и обмер. Все сходится! Точно, это тот самый номер, который был записан в моем замшевом блокноте на вырванной странице с буквой «ц». Я четко помнил начало — 236, а вот остальное забыл. Но теперь у меня в голове что-то щелкнуло. То самое окончание, точно! Значит, сомнения рассеяны: Сашенька — это и есть Шурочка! Еще фамилию надо проверить.
— А фамилия твоя как? — спросил я как бы небрежно.
Смешно, конечно, интересоваться фамилией после интимной близости и ночи страстной любви. Но с другой стороны, что делать, если информация нужна. Не из праздного любопытства я спрашивал.
Она секунду молчала, словно колеблясь, отвечать ли на этот вопрос. Наконец сказала:
— Верницкая.
Ответ меня несколько обескуражил. Опять сомнения возникли. Ведь
Но все это можно было обдумать позднее. Мне действительно пора было показаться в Конторе. А по дороге подумать хорошенько — что делать дальше.
— Мне в метро, — сказал я грустно. Посмотрел на нее — нежно, умоляюще: не бросай меня, хотел сказать. Не выключай свет в окошке. Но не сказал: гордость. Ну, или гордыня.
На секунду мне показалось, что она чуть смягчилась. Сказала вроде бы чуть теплее:
— Ну, давай! Удачи!
Но не удержалась, добавила:
— С трубами твоими.
Вот это она напрасно! Нельзя было без этого обойтись, что ли? Как неприятно, как обидно, когда тебя норовит больно уколоть любимое существо. Вдвойне, нет втройне обидней, чем если бы это исходило от кого-то другого. Непременно надо было пнуть на прощание. Я круто развернулся и решительно зашагал к метро.
Наши часто на работу в субботу являются. Кому надо протоколы допросов и записи бесед доработать, кому срочные справки написать. Михалыч вообще-то к этому делу относился с презрением. Плохо, значит, организованы, ворчал он, коли в рабочее время не успеваете. Но случалось и ему самому по субботам и воскресеньям вкалывать. «На меня не смотрите, — объяснял он, — мое дело проклятое, за всех за вас, обормотов, отдуваться».
Но теперь, когда и я временно вышел в начальники, когда мне специальной группой дали покомандовать, и для меня нормальных выходных не стало. Впрочем, что мне было дома одному сидеть, о бутылке думать?
Из всей моей группы в субботу только Чайник на работу приплелся. И то непонятно зачем.
Нам выделили довольно просторную комнату, на четыре стола, достаточно далеко отстоявших друг от друга. Таким образом, никто не мог видеть, что читает коллега.
Я взял в референтуре папку с последними данными по операции «Кара». Чайнику, хоть он старше и по званию и по должности, ее содержимого видеть не полагалось. Он скромненько сидел у дальней стенки и ковырялся со статистической справкой по диссидентам. Ему было поручено проанализировать эту социальную группу по категориям возраста, половой принадлежности, образования и этнической составляющей. Ну, если честно, особой срочности в подготовке этой справки я не видел, пару лет назад такой анализ уже делался, и с тех пор мало что изменилось. Да и не очень-то понятно, что дают такие данные с практической точки зрения. Но повелось у нас так еще со времен Андропова. Научный подход вроде бы.
Срок исполнения Чайнику я назначил суровый, в полной уверенности, что он пощады запросит, канючить начнет, что у него и другой работы хватает, станет просить дать ему еще несколько дней. И я готов был проявить снисхождение, так и быть, предоставить ему небольшую отсрочку, пусть знает мою доброту. Но вот ведь: воспринял буквально, в субботу явился. «Хочу, — говорит, — до понедельника успеть». — «Похвально!» — ответил я, а сам думаю: «Лишил я человека выходного, от семьи оторвал… а с другой стороны, может, он и рад от домашних скрыться, от пылесоса отдохнуть, тещу на рынок не возить».