Синдром Л
Шрифт:
— Да хоть завтра! Хотя нет… завтра же воскресенье… Ну в понедельник с утра пораньше. Как только, так сразу.
— Ну и хорошо. И отлично. Давно пора открыть руководству глаза на его аморальное поведение, — сказала я.
Старик даже отложил свое занятие. Поставил заварочный чайник на стол и уставился на меня удивленно.
— Что же, тебе совсем не жалко своего Александра? А еще говорила, большое чувство, большое чувство… Вот все вы такие. Чуть что — сразу в кусты. А-а, понимаю: рассердилась на него за остальных шлюх и вот мстишь… Но ты имей в виду — я, может быть, несколько погорячился.
— Нет, — сказала я, — все равно получается, что он отвратительный тип. Таким не место в органах. И я вам очень благодарна, Петр Алексеевич, что вы показали мне его истинное лицо.
Старик вернулся к процессу заваривания. Подумал-подумал и сказал:
— Ты знаешь что, Александра, главные неприятности, думаю, у него из-за тебя будут. Не из-за морального облика, не из-за того, что он жене изменяет. А из-за того, с кем. У меня ведь глаз наметанный: я сразу вижу: не наш ты человек… Как держишься, как разговариваешь дерзко… Диссидентка небось… И папаша твой, наверно, тоже из этих… Думаю, и без еврейской крови в роду у вас не обошлось…
Я пожала плечами:
— Не знаю про это ничего… но даже если так, мне наплевать…
— Вот видишь! — торжественно провозгласил старикан. — Вот это вот наплевательство — ваше главное свойство, вот из-за чего все катится в тартарары. Из-за вас, из-за вашего равнодушия…
В другое время я бы поразилась: откуда же он про Фазера знает? И про евреев? Ведь и вправду намекала мне мама, что, помимо армянской, возможно, еще и немного иудейской крови во мне есть — от какого-то прадедушки. Но это все было шито-крыто, конечно, по понятным причинам. Неужели у старика действительно глаз такой наметанный? Такой чекистский взгляд — видит насквозь все и вся…
Но сейчас меня волновало совсем другое.
Поэтому я сказала:
— Уверяю вас, Петр Алексеевич, я совершенно согласна с вашими оценками морального облика Александра. Между мной и им, естественно, все теперь кончено. Так что поддерживаю ваше намерение информировать генерала Сердюка. Я и сама со своей стороны готова сигнализировать…
Старик вдруг разозлился. И как заорет. Крепким таким, вмиг помолодевшим голосом:
— И тебе не стыдно, Александра! Ну и ну! Малейшие трудности, конфликт, и современная девушка готова тут же и про любовь, и про нежные слова забыть! Не так было в мое время. Где же верность женская? Где же жертвенность? Нет, уж будь добра. Садись, пей чай и думай, думай… Так не годится. Жестокость какая! Не ожидал. Не наша ты девушка, но, думал, по-своему, наверно, преданная и верная. А оказывается… тьфу! Нет, ты подумай. Он ведь не такой плохой. Александр-то. Карьера перед ним открывается… Кто знает, может, ты даже генеральской женой еще можешь стать!
Шебякин, видно, считал, что убийственный аргумент придумал — про генеральские горизонты, и я не стала его разочаровывать, признаваться, что нарисованная им блистательная перспектива нисколько меня не привлекает. Боже, только представить себе…
Вслух же я сказала:
— Странный вы все-таки человек, Алексей Петрович! То одно говорите,
Старик некоторое время смотрел на меня своими рыбьими, ничего не выражающими глазами. Наконец вымолвил:
— Ишь ты — откланяться! Чего захотела. Да ничего подобного. Никаких откланяться! Будешь сидеть как миленькая и думать о своем поведении. О своем отношении к человеку. К офицеру, между прочим.
— Нет, извините, я уж пойду.
Я встала.
— А куда это ты собралась? Ключ-то от двери, вот он! — И старикан похлопал себя по карману. — Без моего согласия никуда не пойдешь. Садись вон чай пить, как раз заварился. — И налил мне полную чашку. — Садись, садись, в ногах правды нет.
И я села. А что оставалось делать?
Он весь был грязный, опилки облепили измятый мокрый плащ. Я старался не смотреть на его лицо, покрытое коркой запекшейся черной крови. Свежая алая жидкость сочилась из разбитого носа и рассеченной брови — результат контакта с представителем правоохранительных органов. Слава богу, дело не дошло до автозака. А то по дороге еще бы отметелили, а по прибытии в вытрезвитель добавили. И дело бы закончилось в больнице, а то и в морге. Отчаянный парень! Хотя сопротивлялся, наверно, по пьяни, думал я. И все равно — отчаянный…
Чертыхаясь про себя, я держал его крепко, не давая упасть, в конце концов мы постепенно дошли до подъезда и стали подниматься по лестнице. Это тот еще был подъем! Я практически тащил его на себе и, как ни силился уберечь пальто и костюм, все равно весь перепачкался.
Когда мы остановились — вернее я остановился — на первом этаже перевести дух, услышал — он что-то бормочет. Сначала не мог понять, что. Потом кое-как разобрал. Он бубнил одну и ту же фразу. «Мой мозг — ваш помощник», — говорил он. Я чуть не расхохотался, хотя было мне не до смеха.
К счастью, дверь нам открыла Баба-яга, а не хабалка в чалме. Кажется, вид гражданина Кентрова ее не слишком удивил, наверно, с ним такое уже случалось.
— Ну и перепачкался ты, родимый… — посочувствовала она мне. — Нет, ну же надо! Как же теперь по улице пойдешь? Как в Ярославль свой поедешь? А ты, Кирюха, посмотри, что с человеком сделал! Эх ты!
— Пожалуйста… ключ в кармане, — с трудом произнес Кентров.
Пошарив, я действительно обнаружил ключ от двери в кармане брюк.
— Мой мозг — ваш помощник, — снова пробормотал Кентров.
— Помощник, помощник, еще какой, — язвительно прокомментировала старуха. И, обращаясь ко мне, добавила: — Давай помогу тебе его помыть… а потом и тебя почистим, как сможем.
Мы втащили Кентрова к нему в комнату. Там было значительно чище, чем я предполагал. Я-то ждал, что увижу толстый слой пыли, немытую посуду с остатками плесневеющей еды и грязное белье… Нет, жилище производило достаточно приличное впечатление. Даже занавески на окнах были чистые, а на подоконнике красовался фикус. Было видно, что тот-то даже не забывал его вовремя поливать.