Синдром пустого гнезда
Шрифт:
Хотя оп-па! Завтра же суббота, черт возьми! Следовательно, никуда он не отбудет, тоже станет в прихожей толкаться, сиять своей лысинкой. Мелкий, противный, жалкий человечек Толик. Давний мамин воздыхатель, бывший коллега. Дождался своего, довоздыхался. Отец – за дверь, а он – тут как тут со своим добром, то есть с сочувствием и поддержкой. Развел сопливую суету и демонстрацию мужской преданности. Житья от него не было! И так около мамы подскочит, и по-другому подпрыгнет! А из глаз плохо прикрытой радостью так и плещет. Мама вздохнет – он ее за руку хватает. Задумается – он со всякими глупыми разговорами лезет, вроде как старается, чтобы она глубоко в себя
А дальше, как говорится, больше. Он ее от избытка сочувствия еще и в клинику неврозов спровадил. Бегал к ней с судками, трепыхался заботой. Она на него смотрела, как овощ с грядки. И снова улыбалась неловко – человек, мол, старается, а у меня на проявления благодарности обыкновенных сил не хватает… Жалкая улыбка получалась, вымученная. Ей-богу, сердце разрывалось на нее смотреть! Однажды она не вытерпела, заявила ей сердито:
– Мам, ну хватит, ей-богу! Пойдем домой! Тебя же тут залечат, заколют уколами! А дома – легче, дома совсем обстановка другая…
– Нет, дочка. Не могу я дома. Я уж лучше тут…
– Да чем лучше-то? Сидишь, как старуха, в платок кутаешься! Надо же все равно как-то жить! Ну сколько можно в тоске пребывать…
– А я разве в тоске, Дианочка?
Мать повернула к ней серое лицо, усмехнулась бледными губами. Помолчав, тихо проговорила:
– Нет, доченька, я вовсе не в тоске. Тоска – это хорошее чувство, человеческое. А во мне сейчас вообще никаких чувств нет. Понимаешь? И меня тоже – нет. Меня, человеческую, всю Саша в себе унес. Я полностью, до остатка в нем растворилась, ничего себе не оставила. Я думала, что это правильно, что по-другому нельзя. Я ж не предполагала… Я не думала…
Зябко поведя плечами, она плотнее запахнула на себе платок, ушла в него, как в кокон. И снова замолчала, уже надолго. Сидела, медленно покачиваясь взад-вперед, взад-вперед… Потом вдруг встрепенулась, глянула на нее со вниманием:
– Дианочка, а как ты там… Одна справляешься? Деньги у тебя есть?
– Да есть, есть. Я проценты со вклада сняла. Ты же мне сама доверенность оставила… Да что деньги, мам! Ты лучше это… Ты выздоравливай поскорее, пожалуйста. Мне без тебя плохо! Давай поедем домой… Ну, пожалуйста! У нас в школе скоро выпускной, все с родителями придут, а я… Ну чего я, как сирота, одна дома?
– Да, действительно выпускной… Ты права, Дианочка. Что ж, наверное, надо… Ты поговори с моим лечащим врачом, хорошо?
– Мам, я уже поговорила. Он сказал – в любое время. Давай прямо сейчас, ладно?
– Хорошо. Только надо Толику позвонить, сказать… Он приедет вечером, а меня нет. Неловко получится, он так старается…
– Хорошо, хорошо! Я ему обязательно позвоню, не беспокойся.
Она была готова тогда и черту лысому позвонить, чтобы вызволить мать из этого медицинского ада. Жуть, а не учреждение. Скопище несчастных людей, только у врачей да у медсестер лица вполне безмятежные. А Толик ее звонку очень даже обрадовался. Сказал – наконец-то с Еленочкой теперь сможет постоянно находиться. Он ее так и называл – Еленочка. И еще сказал, что очень кстати Еленочку из больницы выписывают, потому как хозяева, у которых он квартиру снимал, из длительной командировки возвращаются, и все так удачно совпало – и квартиру новую можно не искать, и за любимой Еленочкой он постоянный уход обеспечит. И что она, Диана, может вполне в этом вопросе ему довериться. Он будет
Да, именно так и сказал – до гробовой доски. Только не уточнил, чьей доски, своей или маминой. Хотя заподозрить его в неискренности она не могла. Он действительно вокруг мамы суетился пылко и преданно. С работы бегом бежал, тряс авоськами. Даже когда просто по улице рядом шел, все пытался червячком изогнуться да в глаза ей заглянуть. И всем при случае рассказывал, как он счастлив, не забывая при этом намекнуть и о своих заслугах перед обожаемой Еленочкой. Не зря же он, простите, столько лет любил безответно, страдал да мучился! Вот провидение и вознаградило его за труды. Пусть и неказисто он рядом с обожаемой Еленочкой смотрится, но зато как любит! Еленочка с ним живет, как сыр в масле катается, и любая женщина, какую ни возьми, ей просто обязана обзавидоваться, ни больше ни меньше.
Диана Толика терпеть не могла. Но терпела. А что было делать? Толик, когда мама из больницы домой вернулась, закатил застолье с тостами за «обожаемую Еленочку» и тут же, не отходя от кассы, предложение руки и сердца сделал. Мама только плечами пожала, глядя на него виновато, потом улыбнулась и тихо проговорила:
– Спасибо тебе, Толик. Спасибо. Я… Я постараюсь, Толик. Я попробую. Только от юридических процедур меня избавь, хорошо? Ни бракоразводного процесса, ни регистрации нового брака я просто не переживу. Давай обойдемся гражданским браком, хорошо?
Толик попробовал было снова трепыхнуть благородством намерений, но Диана так шарахнула его под столом каблуком по щиколотке, что вместо пылкого лица гусара, делающего даме предложение, у него образовалась кислая мина отвергнутого той же дамой страдальца. Так они и начали жить, как в пьесе Островского «Бесприданница». Вернее, это было продолжением пьесы. Восставшая из небытия Лариса Огудалова терпит рядом с собой маленького человека Карандышева. А самое смешное заключалось в том, что ей и впрямь некоторые тетки завидовали. А что – вполне приличный мужик попался. Не пьет, не курит, зарплату в дом всю до копеечки носит. И работать ей не позволяет – сам, как может, болезную жену содержит. Вот уж привалило счастье брошенке! Ей бы королевной ходить да грудью вперед, а она – глаза в землю, тоску в них прячет. Наверное, до сих пор по своему неверному сохнет…
Это еще слава богу, что мамы с Толиком дома не было, когда «неверный» нарисовался на пороге их квартиры. Она открыла и тут же в первом испуге назад шарахнулась. Стоит, улыбается как ни в чем не бывало! Здравствуй, говорит, доченька, я очень по тебе соскучился… Еще и руки к ней потянул, выражая готовность к любящему объятию. Мама чуть не умерла, а он, главное, обниматься лезет! Так и стояла, как идиотка, смотрела, долго ничего произнести не могла. Пока он сам не спросил:
– А мама дома, Дианочка? Пусти, я с ней поговорить хочу.
– Че-го? Чего ты хочешь, не поняла? Руки свои от меня убери…
– Доченька, ты что…
– А то! Зачем ты сюда заявился? Ты думаешь, тебя здесь ждут, что ли? Ага, щас! Размечтался!
– Прекрати, Диана. Не надо так. Я же понимаю, что виноват… Пусти, Диана.
– Нет. Нечего тебе здесь делать. Ушел, значит, ушел.
– Ты… Ты почему так со мной разговариваешь? Я же твой отец…
– Кто – отец? Ты – отец?
– Ну да… А чего ты на меня так смотришь?
– Как?
– Будто на чужого, с ненавистью. Не надо так, дочка. Понимаешь, отношения между родителями по-всякому могут сложиться, но отец всегда остается отцом. Ты должна меня понять…