Синдром пьяного сердца
Шрифт:
Коля достает флакончик, чего-то бормочет про букет ароматов, про вкус молодой черешни… Все осторожно пробуют. Но молчат. Ждут… Терпеливо. Он другой флакон, третий… Букет ароматов, вкус… Но тут батька чувствует, дело заклинилось, рукой машет… Подожди, мол, Коль, со своим букетом… Оно, конечно, красиво, но не берет… И младшему сынку: «Васьк, принеси-ка нашего букета, что в прихожей в ящике с водкой…»
Тяпнули, повеселели, льют из его мензурочек в стаканы с водкой… Глотают не глядя: очень, говорят, букеты впечатляют…
Разговор переходит на другие напитки. И Славич, голос у него чуть глуховатый,
Тут бы ему остановиться, но уж больно характер сволочной. Спустился в подвальчик, а там жбаны, банки-склянки, и все до краев залито. «Что, дед, – спрашивает грозно, – и тут вода?» Не поленился и из жбана, из каждой банки-склянки пробу снял… И везде оказалась вода. Озлился, не может взять в толк, в чем дело… А как собрался тот блюститель уходить, дед решился секрет открыть: «Ты у нас, милок, тут без году неделя и знать не можешь, что я из староверов… У нас и обычаи старые… Вот недавно старуху свою схоронил да водичкой обмыл, ту водичку разлил по бутылочкам… Сохраняю… для памяти…»
Как сказал это дед, стало блюстителя выворачивать… До кишок вычистило, до желчи…
С тех пор он дом того старичка обходил за километр, да и самого хозяина не мог видеть, реакция у него на деда развилась: как повстречает на дороге, так судороги в животе. Не выдержал, сбежал из деревни.
Тут Марков вспоминает про новоселье, а Славич – про ребенка, которого пора забирать из школы, а Буряков – про почту, на которую он шел, а сослуживец Сашин про татар…
Выясняется, что татар в Алуште повернули, с их венками, и по этому поводу Сашин коллега ставит всем по стакану…
– За татар, что ли?
– А че они тебе сделали? Говорят, при них-то всего в Крыму хватало! И воды, и фруктов… Они-то знали, где рыть колодцы…
– А фашистам кто служил?
– Да кто, бабы и грудные младенцы, которых выселили…
Чтобы разрядить обстановку, вспоминаю историю, как я оплошал…
Пришел в гости к бывшему летчику Толе Маркуше, а у него делегация крымских татар сидит, приехали, значит, поблагодарить за книжку об Амет-Хане Султане, летчике, дважды герое времен войны.
Не приняв ни рюмочки, татары ушли, их, кажется, у дверей уже стукачи караулили, а мы с Маркушей крепко тогда напраздновались, уходя, я по традиции расписался у него на столбе…
Был такой странный столб размером с тумбу, посреди прихожей, гости, уходя, расписывались на нем на память.
Наутро Маркуша звонит мне по телефону, интересуется, как доехал, то да се, потом, странно
Заехал, читаю – не верю своим глазам. Моей рукой жирно так написано: «Свободу татарскому народу! – И внизу добавлено: – А также всем остальным!»
Денек на этом далеко не кончается. Можно продолжить про сексапилку, которая нам встретится, но окажется вовсе не той, которую до этого возлюбил Ян, эту он тоже полюбит; и про татар, которых, как станет известно из передачи радио «Свобода», не только встретили в Алуште штыками, но зверски избили, а венки выбросили… И наконец, про новоселье, мы туда попали глубоко за полночь, и запомнилось оно потому, что Ян намылил кому-то морду за плохие стихи…
В фильме, давно увиденном, «Грек Зорба» действует герой, чем-то напоминающий Яна… Этакий развеселый малый: гитарист, певец, острослов… На теплоходе, плывущем в Грецию, он знакомится с молодым бизнесменом, получившим от отца большое наследство. Зорба настоль ко его очаровывает, что тот отдает в его руки весь свой бизнес – восстановление угольных шахт. Зорба едет закупать для них оборудо вание, но почему-то попадает в публичный дом, где славно проводит время.
В финале у него рушится подвесная дорога, по которой доставляется крепежный лес на шахты. Происходит это при торжественном скоплении народа: летят наземь огромные стальные опоры, и молодой наследник в ужасе произносит: «Зорба, это же полная катастрофа?!» Зорба простодушно соглашается: «Да, господин, я думаю, что это катастрофа… – И тут же добавляет не без наивной гордости: – Но ка-ка-я катастрофа!»
Здесь же, на развалинах подвесной дороги, обняв за плечи бывшего миллионера, а теперь уже и друга по несчастью, которого он разорил, Зорба самозабвенно, закрыв от наслаждения глаза, танцует под музыку Теодоракиса…
И черт его знает почему, но в этот самый момент все ему вдруг прощаешь… Этому непутевому, странному, непонятному, непохожему на нас человеку.
И Яну мы все прощали.
Неизвестно, сколько оставил за своей спиной катастроф наш друг, покидая неблагодарную землю Крыма. Но шлейф всяческих историй еще долго будет тянуться следом.
И возможно, сам Ян не без наивной гордости мог бы воскликнуть вслед за легендарным греком: «Но какие это были катастрофы!»
Пребывая проездом у нас в Москве, он извлек из своего тощего багажа заезженную пластинку и, ухмыляясь, пригласил послушать.
Это была песня в исполнении хора Пятницкого с такими вот словами:
Лети, победы песня, до самого Кремля,Красуйся, край родимый, колхозные поля,В колхозные амбары пусть хлеб течет рекой,Нам Сталин улыбнется победе трудовой…