Синдром пьяного сердца
Шрифт:
Но вряд ли какую крамолу они смогли найти. Конечно, литературная знаменитость, вхожая в разные там московские круги, постепенно разлагалась. Но не больше, чем какая-нибудь обкомовско-горкомовская верхушка. Разница лишь в том, что эти, последние, пили втихую.
У Толи же все происходило вызывающе открыто.
Однажды секретарь обкома по идеологии, высокая по тем временам власть, принимая нас в Рязани (еще один славный писательский город, гремевший в ту пору борьбой с Солженицыным) и не желая засветиться в ресторане, угощал нас из бумажных стаканчиков водкой, принесенной в боковом
– Увидят – на всю область разнесут, – жаловался он, морщась то ли от скверной водки, то ли от такой трезвой жизни.
Водка была тепла и продирала горло. Мы, приехавшие из Москвы на есенинские праздники, преодолевая отвращение, пили и с сочувствием выпытывали у хозяина области, отчего это рязанский сучок так знаменито ядовит? Может, туда кислоту какую льют?
В Туле водка была чуть лучше рязанской, а секретарь – похуже, он нас к себе или под грибок не приглашал. Настроение у моего друга было неважным: вовсю шла редактура его последней и, возможно, лучшей книги о Бабьем Яре, где, как известно, расстреляли десятки тысяч евреев.
Впрочем, даже этот факт, что расстреливали именно евреев, у него почему-то вымарали, и он жаловался, что пришлось вставлять чепуху вроде фразы в устах какого-то деда, что расстреливали, мол, не только евреев и оттого Бабий Яр могила интернациональная.
Конечно, расстреливали и рукопись писателя, выстраданную собственной жизнью. Думаю, что это, последнее, и послужило главной причиной его слома и, как следствие, бегства за границу. Так это прежде называлось.
Кузнецов поехал в Англию, обещая написать книгу о Ленине… Невольная, но удачная шутка под занавес, хотя ему было не до шуток. Он бросил дом, книги, письма и рукописи. Иначе бы что-нибудь заподозрили. Тайно переснял на пленку рукопись повести в полном виде и зашил пленку в подкладку своей кожаной куртки. Оказавшись на Западе, рассказал, что в поисках выхода прорабатывал даже побег вплавь из Крыма. В какие-то времена Анатолий и впрямь зачастил на Черное море, много плавал с маской и трубкой.
Мы в то время не общались, поцапавшись по какому-то поводу. Но на Новый, шестьдесят седьмой год я вдруг получил по почте книжный вариант «Бабьего Яра» с дружеской надписью, заканчивавшейся каким-то уж очень фальшивым восклицанием вроде: «Вперед к счастью, ура!» Может, это было неосознанным его движением вперед к тому «счастью», которое он замышлял? Но это «ура», помню, меня поразило, и я не поздравил его с книгой, наверное, зря.
Последний раз мы столкнулись в дверях иностранной комиссии Союза писателей – это случилось примерно за неделю или за две до его отъезда. Он кивнул на ходу и понесся дальше в своей вечной коричневой кожанке, очки его энергично блестели.
Я еще оглянулся, решив, что он сослепа меня не узнал. Но потом, когда все произошло и стали по всем сборищам склонять его имя, прокрутил в памяти эту встречу и понял, он намеренно не заговорил со мной, ибо кругом много глаз и обязательно бы всплыло, что именно меня видели перед отъездом с «предателем» Кузнецовым…
А может, проще: боялся, что в разговоре чем-то себя выдаст…
Но конечно, в органы все равно потягали… И не одного меня,
Это было в обшарпанном тесном кабинете с канцелярским столом, заляпанным чернилами, и грязным непромытым окном в одном из зданий близ Лубянки, куда нас вызывали повесткой. Вопросы задавались стандартные, и все живое, что мог я сказать о Кузнецове, ложилось в протокол старательно переведенным казенным языком. Никакого подвоха в вопросах не было. Единственно, что я уловил из слов майора: одна из девиц, Надя, ждет ребенка и собирается подавать на него в международный суд, чтобы платил ей валютой. Она и сама потом на Запад рванула, чтобы отыскивать заблудшего папашу, но оказалась в результате приключений в Америке…
Я поинтересовался у майора, а что сталось с квартирой Кузнецова, у него должны остаться мои не столь безобидные письма. Как говорят, не для чужого глаза.
– Да ничего особенного, – отвечал он буднично. – Пока стоит запечатанная…
– А рукописи?
– Говорят, в последнее время он ничего и не писал. Похабные частушки… А больше ничего.
Майор закончил протокол и дал мне подписать.
«Зачем это все?» – спросил я. Он пожал плечами: «Для дела». – «А дело зачем?» Майор посмотрел устало на меня, сквозь меня, буркнул: «Если вернется, будем судить»… – «Зачем же он вернется?» – мог бы вдогонку спросить я, но не спросил.
А вскоре на какой-то расширенной партийной конференции нас с Садовниковым заклеймили как единомышленников Кузнецова, которые бывали у него на «развратной» тульской квартире, а значит, практически сообщники его предательского побега.
Доклад делал Аркадий Васильев, тот самый, что был общественным обвинителем на процессе Даниэля и Синявского. На этот раз он не требовал нас засадить за решетку, но крови он жаждал, и его обвинения были тогда равнозначны отлучению от литературы.
Наступили черные дни, двери редакций и издательств передо мной закрылись. Вдобавок в Союз писателей попала открытка из Англии, адресованная мне.
Меня вызвал Ильин и дал прочесть открытку.
Там было написано: «Здравствуй, Толя, вот я пишу тебе из нового дома. Живу хорошо и вроде бы женился. По твоему примеру купил машину и даже наездил несколько тыщ километров, и это при здешнем левостороннем движении. Пиши, как живешь…» И далее подпись и обратный адрес. Но адрес был тщательно замазан черным фломастером.
Ильин терпеливо ожидал, пока я закончу читать, забрал открытку обратно, словно она адресовалась не мне, а ему, спросил, не хочу ли я что-нибудь ответить.
Наверное, подразумевалось, что и отвечать буду через него.
Я сказал, что отвечать не хочу.
– Ну, может, хотите что-то сказать для печати? – поинтересовался он. – Ваш дружок льет грязь… На писателей, на родину… Можно и отреагировать… Тем более в вашем положении, я бы советовал подумать… И не отказываться…
– А открытку можно взять? – спросил я.
– Возьмите, конечно, – сказал он, оживляясь, – но с возвратом. А если какие-то нужны материалы, позвоните… Мы всегда готовы помочь… И с публикацией… тоже…