Синдром пьяного сердца
Шрифт:
После Ялты наша Сильвупле, как ее прозвал любитель поиграть в дразнилки Борис Заходер (я у него проходил как Перекати-Толя), писала мне из Питера, где была у нее крошечная квартирка на Невском, изолированное, отъединенное от мира гнездо, – единственное местечко, где она спасалась от другого, чужого для нее мира. Работа (отрабатывание) была не в счет.
Хотя однажды и там она выкинула номер: взяла да записалась в туристическую заграничную поездку, и не куда-нибудь, в Африку…
Наверное, это и сейчас бы недешево стоило, а тогда и подумать страшно: тысячи полторы-две, годовая
Администрация, не терпящая чужого благополучия, задергала ее, и все с одним вопросом: где она собиралась взять деньги?.. Пытали бесконечными вызовами в кабинеты, и, доведенная до истерики, девочка созналась, что денег у нее никаких, конечно, нет, она просто решила пошутить…
В Питере однажды ее навестил Анатолий Кузнецов, которому я дал адрес Сильвы. В отличие от меня, он побывал в ее «гнезде», проговорил с Сильвой всю ночь и был без ума от такого знакомства. Они долго переписывались.
А примерно через год она приехала в Москву. Позвонила, сказала, что навсегда уезжает и хотела бы со мной проститься.
Мы встретились в шашлычной у площади Пушкина, которой нынче нет, там скамейки и фонтаны. Сильва сказала, что вышла замуж за племянника президента Израиля и навсегда покидает Россию.
– По-настоящему? Замуж?
– Мы расписались, – ответила она, послав мне долгий взгляд.
Но я и без того понимал, что это фиктивный брак. Уехать в ту пору из России по-другому было невозможно. А напротив нас сидели два жлоба, сытые, крепкие, приникающие к каждому нашему слову, хотя вроде бы пришли сюда закусить. Когда мы поднялись и пошли к выходу, они бросились вслед за нами.
– За тобой… следят? – спросил я, оглянувшись.
– Да, – отвечала простодушно. – Так и ходят… Да черт с ними! Что они могут еще узнать? – И грустно улыбнулась.
В ГУМе, мы проходили мимо, я зашел в отдел сувениров и купил палехскую кругленькую коробочку, на донышке, выкрашенном в красно-золотистый цвет, нацарапал: «Помни Россию, журавлей и меня».
Один из жлобов заглядывал мне через плечо и громко чмокал губами, видимо чтение давалось ему с трудом.
А в Лондоне, спасибо профессору, мы встретились.
Сильва изменилась, но не настолько, чтобы не узнать: погрузнела, волосы не были уж такими золотистыми, потемнели. Она познакомила меня с мужем, теперь настоящим: бородатым, крупным и, по-видимому, добродушным.
Показала и свой дом: крошечная квартирка на двух уровнях, но зато со своим, таким же крошечным огородиком, даже угостила с грядки морковкой, и все это в очень зеленом и престижном уголке Лондона.
Здесь, по ее словам, осенью ходят даже за грибами.
Сильва же и поведала мне о последних днях Анатолия Кузнецова. Он, когда бежал от Москвы, дал знать в Израиль, что хочет ее видеть. Подразумевалось, что готов начать с ней новую жизнь. Но Сильва в ту пору уже вышла по-настоящему замуж, и это сообщение его здорово расстроило. Он даже бросил ей писать. Но когда она переехала в Англию, они встречались, уже как друзья, и с ним, а потом и с его новой женой-англичанкой, очень странной женщиной.
Сильва не стала объяснять, что в ней было такого странного, но сказала: «Я ее не приняла». Имея в виду не дом, а
Толя же стал крепко зашибать, он метался и никак не мог найти себя. Вскоре попал в больничку с сердцем…
Сильва так и называла ее по-зэковски: «больничка».
Друзей у него тут не было, и Сильва одна из немногих его навещала. Вышел после болезни каким-то обновленным, строил творческие планы и даже на радостях тяпнул, хотя Сильва пыталась удержать. Нельзя ему было. «Я его предупреждала, что нельзя, да он не слушал… А ночью позвонила «та женщина» и передала, что Толя умер.
– Вас, конечно, возили на могилу Маркса? – спросила вдруг Сильва. – Толя там, неподалеку…
Вертелся у меня на языке один вопросик, да все никак не решался задать. А может, боялся ответа.
Не сразу, но спросил:
– А что, он правда признался публично… Ну, что работал на КГБ?
– Не помню, – отвечала она. И после некоторого раздумья: – Что ж теперь, когда ушел… Он перестрадал свое. Приедешь в другой раз, сходим навестим. Тем более что «та женщина» к нему не ходит.
Расставаясь, Сильва предложила мне запрещенные книжки, на выбор, у меня глаза разбежались, столько заманчивых, знакомых на слух изданий здесь было. Я листал их, даже гладил… Но, поколебавшись, со вздохом отказался. Меня уже предупредили, что будут шмонать.
Так и вышло. На границе у меня да еще у писателя Славы Кондратьева, который захватил какой-то эротический журнал, обшарили чемоданы, а потом завели в закуток и вывернули карманы. Попросили даже снять ботинки. Были твердо уверены, что мы что-нибудь везем.
Молоденький суетливый лейтенантик пыхтел, сопел, звонил начальству и, получив очередной втык, опять ворошил наши тряпки.
Нервы мои были на исходе. Я что-то сгоряча успел выкрикнуть, но подскочила Люба Горина, перехватила меня и увела в дальний конец зала, утешала, говорила, что надо перетерпеть, перемочь… По-другому у нас не бывает… Добавляя со вздохом: «Это пройдет… Пройдет… А Англия останется».
Англия и правда осталась.
Но пройдет ли это?
В группе был Игорь Минутко, мой коллега. Бродя по Лондону, по центру, я однажды наткнулся на него: он стоял на тротуаре и вытирал слезы. Я не стал тогда к нему подходить, а спросил потом, в автобусе, когда ехали из Шереметьева и меня еще лихорадило от пережитого, от ощущения чужих потных рук, лапающих меня. Я подсел к нему и негромко спросил:
– Игорек, я видел, что ты… плакал… Или мне показалось?
Он глянул в черное стекло автобуса, хотя ничего не было видно: Россия встречала нас глухой чернотой. Нехотя ответил:
– Да, правда, был не в себе. Я ведь знаю, что никогда больше туда не вернусь.
Непроницаемость изолированного от мира лифта ничто в сравнении с той изоляцией, что мы недавно пережили…
Дрессировщик собаки (Режиссер)
Одна моя знакомая представляла своих друзей примерно так.
– Знакомьтесь, – говорила она, когда собиралась в ее доме большая компания. – Великий поэт, великий романист, великий режиссер… – И так далее. Это упрощало процедуру знакомства, а главное, всем было приятно.