Синдром удава
Шрифт:
Но вскоре моему лирическому настрою пришел конец. Как-то вечером на улице я увидел Марию. Она шла впереди метрах в пятидесяти. Ускорив шаг, я почти догнал ее, но меня опередил мужчина в форме офицера службы безопасности. Совершенно неожиданно он вышел с боковой улицы. Они поздоровались и пошли рядом, оживленно беседуя. Я продолжал идти сзади и по обрывкам фраз догадался, что стал свидетелем случайной встречи сослуживцев... Хотя разговор ничего особенного, тем более секретного, не содержал, он мог вестись только между сотрудниками одной организации.
Я замедлили шаг и отстал, ругая себя, как последнего дурака, за непростительную оплошность. Только теперь мне стало ясно, что наше знакомство на теплоходе не было случайным. С другой стороны, я успокаивал себя тем,
Все эти дни я находился во власти недобрых предчувствий и тревожных ожиданий. И вот, придя домой, увидел повестку. Меня вызывали в здание парламента. Указывался номер комнаты. Парламентом называлось великолепное по своей архитектуре беломраморное здание на самой широкой улице Вены — Рингш-трассе. Прежде в этом здании находилось правительство республики. Теперь здесь размещались какие-то нацистские службы. Я терялся в догадках о конкретной причине вызова.
15. Поединок с венской службой безопасности
На следующий день в указанное время я поднялся по мраморным ступеням наружной парадной лестницы мимо огромных скульптур античных богов, лошадей и золоченых колесниц. Предъявил повестку охране и вошел в здание. Мелькнуло: удастся ли так же беспрепятственно выйти обратно?
В конце длинного коридора постучал в массивную дверь. Ответа не последовало. Надавил на ручку — дверь легко и бесшумно отворилась. Я оказался в просторной полутемной прихожей с тяжелыми портьерами. Стал искать дверь, запутался в складках ткани и уже хотел вернуться обратно, но чей-то голос назвал меня по фамилии и пригласил войти в дверь, которая оказалась за портьерой. Похоже, что за мной и здесь скрытно наблюдали.
Кабинет, куда я вошел, был огромен, и человек за массивным письменным столом показался маленьким и тщедушным. Кроме него, в кабинете никого не было. Дневной свет почти не проникал сквозь зашторенные окна, и только на столе ярко светила настольная лампа. Я сел в указанное мне кресло, свет лампы, отраженный рефлектором, ударил в лицо. И обстановка, и человек со сверлящим взглядом, его непринужденные манеры, холодная улыбка и вкрадчивый голос подсказали, что на этот раз предо мной был серьезный противник.
Вероятность такой встречи не была неожиданностью, особенно когда заметил за собой слежку.
Внешне хозяин кабинета скорее напоминал чиновника, чем военного. Он был в несколько старомодном черном костюме. В свете настольной лампы его совершенно лысый череп тускло отсвечивал желтизной. Задавая вопрос, чиновник слегка привставал с кресла, опирался о крышку стола длинными костлявыми руками с разведенными в стороны локтями и очень напоминал паука, готового ринуться на свою жертву.
— Для начала, господин Витвер, расскажите подробно о себе.
Я стал рассказывать биографию по заученной легенде, слегка растягивая слова. Делал паузы между фразами и морщил лоб. При этом, как бы по привычке, иногда касался пальцами шрама на го-і лове. Этот жест, как я и рассчитывал, не остался незамеченным. Чиновник осведомился о ранении и поинтересовался, не отразилось ли оно на памяти? Я ответил, что некоторые, особенно фронтовые, моменты совершенно выпали из памяти и что раньше таких провалов не было. Чиновник часто прерывал меня, уточнял детали. Иногда он просил повторить уже рассказанные места биографии, требовал новых уточнений. Сами по себе повторения, в пределах заученной легенды, меня не затрудняли, но уточнения, не предусмотренные ею, таили в себе двойную опасность. Во-первых, они не были увязаны с действительностью, во-вторых, возвращаясь к ранее рассказанному, я мог запутаться в придуманных уже во время рассказа данных. Сам допрашивающий, судя по всему, обладал отличной памятью. Сначала его корректный, спокойный тон и то, что он был австрийцем, о чем свидетельствовал
Такое открытие меня несколько ободрило, и я даже позволил себе немного поиграть со своим собеседником. Увел беседу в сторону, в область архитектуры и искусства. Этим дал себе некоторую передышку, но, видимо, переборщил. Чиновник прервал меня и заявил, что хотя рассказанная мною биография выглядит складно, но в произношении отдельных слов и построении фраз проглядывает иностранный акцент...
— Чем вы, господин Витвер, объясните это? Может быть, немецкий не является вашим родным языком, а свободное владение им — заслуга умелых наставников в Лондоне или Москве? — спросил чиновник.
Я не отреагировал на вопрос и высказал неудовольствие тем, что меня все время перебивают и не дают рассказать все по порядку.
Возможность такого вопроса была предусмотрена легендой, и мне не пришлось импровизировать. Согласно этой легенде, мой отец еще до войны уехал вместе с семьей работать по контракту в Польшу, в город Львов (в этом городе до войны я проходил службу в Красной Армии). Моя мать, по этой же версии, вскоре умерла, и мое воспитание было поручено гувернантке русского происхождения. Отец часто отлучался в командировки, и я значительную часть времени проводил вместе с ее сыновьями. А после вторичной женитьбы отца остался в семье гувернантки. Вместе с ее сыновьями посещал русскую частную школу. В течение нескольких лет дома и в школе я говорил только по-русски и даже начал забывать свой «родной» немецкий язык. Только с началом войны, после присоединения Польши к рейху, почувствовал зов родины, вернулся домой и был призван в вермахт. После демобилизации по ранению вернулся в Эссен, откуда и прибыл сюда, в Вену, для поступления в Высшую техническую школу по ходатайству гауляйтера Рура.
Я понимал, что даже не очень тщательная проверка вскроет много погрешностей в «моей» биографии, но сейчас важно было не дать себя запутать, чтобы избежать немедленного ареста и передачи в гестапо.
Чиновник дослушал биографию до конца и сделал вид, что удовлетворен рассказом. Он сделал паузу, и я подумал, что допрос окончен, но чиновник потребовал, чтобы я рассказал о своей службе в вермахте. Это было самым уязвимым местом моей легенды. Чтобы не обнаружить незнание, я старался избегать деталей, поддающихся быстрой проверке, ссылался на провалы в памяти. И, к своему огорчению, обнаружил, что из памяти действительно выпали даже некоторые заученные детали. Вероятно, ранение головы не прошло бесследно, а возможно, сказалась чрезмерная нагрузка на память в последнее время в связи с поступлением в институт. Об этом я не преминул сообщить допрашивающему, как и о том, что продолжал работать в керамической мастерской, чтобы заработать на жизнь. Для сна оставалось не более трех часов в сутки, а иногда и того меньше.