Sindroma unicuma. Finalizi

Хол Блэки

Приятно, что ни говори. Согревает не хуже теплого колпака над головами.

Мы помолчали.

– Что за опыты по материальному переносу?
– спросил недовольно Мэл.

Ишь ты, вспомнил случайно оброненную фразу.

Я объяснила, когда и при каких обстоятельствах стала свидетельницей научного прорыва.

– Чтобы никаких опытов, - заявил он беспрекословным

тоном.
– И никаких символистиков. Вот он где у меня, - провел ребром ладони по шее.

Дождь опять зарядил мелкой моросью.

– Альрик рассказал о побережье много интересного, - поежилась я зябко.
– Очень ценная информация. О каком родственнике он упомянул?

– Мой двоюродный дед. Комендант побережья в первые годы существования, - ответил Мэл.
– Он делился со мной немногим. Я не знал о прививках. И о Гобуле не знал.

– А о долге?

– Знал. В нашем доме часть прислуги набирают с побережья. Неплохо, да?
– хмыкнул он.
– Платить не нужно. Только кормежка и одежда. Три года. Читай людей слева направо, внушай им что угодно...

Моя мама могла работать в доме Мелёшина-старшего. Я могла намывать там полы. А могла и не удостоиться высокой чести. Отправили бы в закрытую лабораторию, чтобы отрабатывать заклинания, например, deformi*.

Меня затрясло.

– И ты внушал? Читал мысли?

– Я не умею, - отрезал Мэл, нахмурившись.
– Кроме того, не особо разделял тех, кто работал по найму, а кто - из-за долга.

К парапету набережной прибило волнами ветку с набухшими почками. Столица готовилась к взрыву юной зелени.

– Помню, отец приехал на побережье и попросил маму о разводе. Она согласилась, и он забрал меня на Большую землю. Сюда.

– Он спас тебя от уплаты долга. По-своему спас.

– Предлагаешь поблагодарить?
– бросила я едко.
– И тогда, и сейчас он считает меня ничтожеством. Каторжанская дрянь, бестолочь, недоумок... Думаешь, приятно слушать? Называй человека изо дня в день свиньей, и он начнет хрюкать.

– Перебор, не спорю, - согласился Мэл.
– Но он воспитывал в тебе...

– ... бойца, - прервала его.
– Знаю-знаю. Спасибо папуле за счастливое детство.

– Наверное, он тоже находился под влиянием дара. Отец заставлял тебя держаться настороже, всего бояться. Если бы он сюсюкал, заваливал заботой и обеспеченной жизнью, ты расслабилась бы и дала промашку. Сытость замусоливает глаза. Пропадает чувство опасности. А ты выжила и не сдалась. Научилась конспирироваться во враждебном мире.

Скорее, враждебный

мир представить не мог, что его надуют самым наглым образом, и афера узаконится, став величайшей авантюрой века. Я - единственная слепая, которая не видит волны и получает за это неслыханные бонусы.

– Мне даже болеть не разрешалось, чтобы не загреметь в больницу!

– Риск того стоил, - заключил Мэл.
– Ты получила блага, о которых никогда не узнала бы, оставшись на западном побережье: ходишь свободно по улицам, носишь дефенсор*, изучаешь висорику. Ты имеешь право обижаться на отца, а я понимаю его.

Обижаться? Да я ненавижу родителя! Он выбрал жестокие воспитательные меры не ради моего счастья, а потому что сомневался. Думал, не справлюсь, не осилю, и притворство с поддельным висоратством раскроют. Но в дилемме "уплатить долг отечеству и прозябать в диком краю на задворках страны или прятаться по углам висоратского мира незаметной, но свободной тенью" Мэл встал на сторону отца.

– Почему ты не рассказывал о побережье?
– повернулась к нему.
– Знал и не говорил. Возможно, твой дед знает о моей маме.

Мэл долго молчал.

– До недавнего времени я не особо вникал в тонкости политического устройства. Моя жизнь текла с другой скоростью и на иных уровнях. Меня не заботило существование какого-то побережья. Единственное, что внушали нам с детства, и что усвоилось на уроках истории, - там живут преступники, отбросы, отщепенцы. Они заслужили наказание, и долг - малая часть того, что они обязаны вернуть стране, которую предали. А когда мы с тобой... Когда ты сказала, что родилась там... Ведь ты могла работать прислугой под крылышком Рубли. Или уплатила бы долг иначе, - его передернуло.
– Зачем тебе знать об этом? Я не смог рассказать. Прости.

– А твой отец и дед? Неужели они спокойно отнеслись к известию о матери-каторжанке?

– Им проще. Дед был лично знаком со многими из участников восстания и до сей поры отзывается о них с уважением.

– Может быть, он знает что-нибудь о моих корнях?
– уцепилась я за Мэла.
– Бобылев на допросе сказал, что знал мою маму.

– Мы найдем её и твою семью по линии матери, - пообещал Мэл.
– Почему не хочешь поговорить с отцом напрямик?

– Нет, - замотала я головой.
– Ни за что. Нам не о чем говорить. На пушечный выстрел не подойду по своей воле.

– Хорошо, - вздохнул он.
– Не хочешь проще - пойдем в обход.

– А мой дар или проклятие... Если он существует на самом деле... От него не избавиться. Что мне делать с ним?
– заглянула я в глаза Мэла в поисках поддержки.

– Жить, - ответил он просто.