Синее и белое
Шрифт:
Но телеграфистка ошалела, и пламенные ресницы ее замигали, как клотиковая лампочка. Она уставилась на флаг-секретаря с открытым от ужаса ртом и только через минуту обрела вновь дар речи:
— Что ж вы к-кричите, т-товарищ, — от испуга она даже стала заикаться и сама вспылила на себя. — Черт вас знает — правительственная или нет… Что ни человек — то правительство… Сейчас… сейчас отправляю, — поспешно добавила она, заметив, что флаг-секретарь снова нахмурился, и яростно схватила листок.
Флаг-секретарь
Флаг-секретарь направился к нему. Ему понравилось показывать силу своей власти.
— Приказываю именем Советского правительства немедленно отправить поезд верховного комиссара флота под угрозой революционной ответственности, — прорычал он, окончательно завираясь и называя своего начальника несуществующим званием.
Дежурный заметался.
— Дак сейчас и отправляем, товарищ. Только ждали вашего распоряжения. Не извольте беспокоиться.
— Я никогда не беспокоюсь за исполнение моих приказаний, — с достоинством ответил флаг-секретарь и поднялся на ступеньку вагона.
— Давай отправление! — сказал дежурный кондуктору. Затрещал свисток. Паровоз, мягко гукнув и пыхнув паром, бесшумно тронулся.
Флаг-секретарь величественно кивнул с подножки снявшему фуражку дежурному.
Когда поезд прошел, дежурный надел фуражку и без злости, с обрадованным добродушием напутствовал уходящий красный фонарик на буфере вагона:
— Комиссар с возу — кобыле легче.
Флаг-секретарь вошел в купе. Член морской коллегии уже спал. Розовое лицо его нежно прижалось к подушке, с полуоткрытым ртом он походил на золотоволосого примерного мальчика, уложенного ласковой мамой.
Флаг-секретарь с завистью посмотрел на него и погасил верхний свет, оставив только ночник. За окном грохотала, проносясь, земля, пели от ветра телеграфные провода, и по ним бежала, обгоняя поезд, историческая телеграмма, выстукиваемая рыжей перезрелой телеграфисткой.
Катер с последней группой команды, к которой присоединился и Глеб, отошел от «Керчи» и остановился саженях в двадцати.
Борт миноносца горел в утреннем солнце. Глеб видел на палубе пять белых фигур и качающуюся у борта четверку.
На миноносце остались Кукель, Подвысоцкий, унтер-офицер Кулиничев — тот самый, который на делегатском собрании привлек внимание Глеба тем, что единственный из всей команды носил на бескозырке не георгиевскую, а черную ленточку и который был горячим агитатором за потопление, — машинный унтер-офицер Бачинский и моторист Баслюк.
Эти пять человек должны были выполнить последний акт гибели флота, уничтожить миноносец.
Глеб увидел, как Баслюк перебросил через поручни черную змейку бикфордова шнура, свисшую к воде. Затем трое матросов исчезли в люках. Спустя несколько минут, поблескивая стеклами, один за другим стали
— Поторопите, Борис Максимилианович, — услыхал Глеб долетевший голос Кукеля, — нужно рвать. Я видел на горизонте дымок. Возможно, это немецкие миноносцы.
Подвысоцкий нагнулся и половиной корпуса исчез в люке. Выпрямился.
— Открывают клинкеты, Владимир Андреевич. Сейчас вылезут.
Матросы вновь появились на палубе.
— В шлюпку! — скомандовал Кукель и последним опустился по трапу, держа секретные книги.
— Зажигайте!
Подвысоцкий чиркнул спичку. Глеб увидел, как, подымаясь по шнуру кверху, зазмеилась струйка рыжеватого на солнце дыма.
Матросы налегли на весла, торопясь отвести четверку, и едва она поравнялась с катером, внутри миноносца заглушение прокатился взрыв. Черные взмывы дыма вылетели из машинных иллюминаторов, как из дул орудий, и поплыли, опадая к воде. Миноносец стал заметно оседать кормой.
Люди из четверки перебрались в катер, закрепили буксир, и катер малым ходом пошел к зеленеющему в лесах берегу.
Все не сводили глаз с миноносца. Он все больше садился кормой, ложась набок. С полубака слетели в воду багры. Миноносец лег бортом, качнулся, быстро показал киль и с тихим всплеском исчез.
Огромное масляное пятно, переливаясь радугой, расплывалось на тихой поверхности моря.
— Прощай, «Керчь»! Вечная тебе память! — произнес Баслюк, едва сдерживая слезы, и надвинул бескозырку на лоб.
Катер шурхнул днищем по гальке и уперся в берег. Глеб выскочил вслед за матросами.
Вся команда собралась наверху, на шоссе. Глеб перешел шоссе, взлез на пригорок и сел в тень берестовых деревьев.
Он видел, как со всех сторон потянулись к командиру матросские загорелые, просмоленные трудовые руки, торопясь сжать в последнем рукопожатии ладонь командира.
Потом кучками, по десять — пятнадцать человек, матросы потянулись по шоссе в направлении Туапсе. В одной из этих кучек ушли Кукель и Подвысоцкий.
Глеб остался один. Покинутый катер сиротливо колыхался у берега, скрипя днищем о гальку. Понемногу он сползал на свободную воду, и вскоре течение понесло его вдоль берега. Масляное пятно на месте потопления «Керчи» расплывалось все шире. На середине его изредка выскакивали и лопались пузыри воздуха.
Глеб встал с камня и спустился на шоссе. Направо лежало море, синее, тихое, ласковое, — льстиво затаившаяся до времени стихия, буйная и враждебная человеку.
Налево зеленела дикая чаща деревьев, всползающих в гору, переплетенные кустарники, цепляющиеся по скалам, острые ребра камней — первозданный анархический беспорядок природы. И только шоссе протянулось прямой лентой, путем, проложенным трудовыми усилиями организованного человечества.