Синекура

Лимова Александра

Я стояла твердо и смотрела в глаза, без линз, но настолько потемневшие от того, что спокойно и на полных правах витало в нем и говорило его голосом:

— Цена искупления крови на руках твоего мужа — предложенные им восемьсот миллионов. Всего лишь. Ну и отметенная страховая, как бонус, о котором он не знал. — Отвел взгляд, я поняла, что не дышала. Вдохнула и он снова посмотрел. — Виктория согласилась на результат траста, предусмотрительно в его создании и механизме не участвуя, так, только в общих чертах. Задача увести деньги сложна, нужна стая. Шакалов. Лучшие шакалята из официальной страховой, иначе все бы затянулось, вдвоем с мужем не потянули бы, необходима поддержка и рабочая сила. Шакалы преданно смотрели в

лицо вожаку, но подчинялись Виктории, параллельно отметая страховую, и настолько в себя поверили, что забыли о хозяйской руке. Так бывает, когда вопрос касается больших денег и отсутствия контроля. В стае началась грызня, как только деньги осели на Кайманах, шакалы не только хотели страховую, они хотели денег и не хотели вожаков, но они не знали, у кого увели эти деньги, вожаки им не сказали. Когда прознали, убили финансиста и вожака, чтобы уже я ничего не узнал. Хотели забрать Викторию, чтобы был доступ к деньгам на Кайманах, но тут уже Виктория этого не хотела, она же видела, на что способны шакалы, которые друг друга начали грызть. Дальше выход у Виктории был один — втереться в мое доверие, чтобы шакалы ее не убили так же как ее мужа, когда распилят деньги. Цель достигнута блестяще. Виктория тормознула со схемой в решающий момент, перечеркнула нижнюю часть, чтобы я подумал, что она просто ошиблась, потому что не догадалась о трасте, но нет. Она о нем знала и готовилась к тому, чтобы увести стрелки в оффшор на Сейшелах, учреждунный отцом ее супруга и с неплохим активом, чтобы я им заинтересовался, подумал, что это часть моих денег, нашел оффшор и начал выяснять где же оставшаяся часть, а не стал искать шакалов которые непременно бы ее сдали. И пока я разбирался бы с оффшором на Сейшелах, Виктория успешно съездила бы на Кайманы и увела деньги в другой траст, исчезнув вместе с ними.

Он снова выпил виски, снова затяжка никотином и он откидывается на кресле, полуприкрывая глаза, едва заметно ведя подбородком и немного слегка склоняя голову вправо. Так же он смотрел на мертвого Артема. Анализирующее, равнодушно. Его голос был совсем негромок, сказано на выдохе дыма, вплетающегося в зазвеневшую от напряжения тишину:

— Ты знаешь, что таких как ты убивают с особой жестокостью, даже несмотря на редкость хороший интеллект? Вот именно из-за него и убивают.

В горле пересохло. Нет… Да быть не может… Я физически чувствовала реакцию изнасилованной нервной системы. Ощущала как перегорают нервные волокна, не справляясь с мощнейшими импульсами покореженной системы и все сосуды сузились. Урезая питание сердца. Чувствовала, как оно отмирает. Умирает.

Едва заметно кивнула, пока сдерживая себя. Титаническим усилием сдерживая. А он затянулся и произнес:

— Однако, даже при такой своей продуманности ты постоянно совершаешь одну и ту же ошибку — выбираешь не тех партнеров. Не только в бизнесе. Часть денег, которые вы украли, я должен был отдать своему начальству. Обязан. Мы в прекрасных отношениях, очень доверяем друг другу и я у них на хорошем счету, только поэтому они согласились подождать пока я все не исправлю. Эти люди, узнав обо всем, пусть и в меньшей степени чем я, но испытали то же самое желание, что сейчас испытываю я — очень хотят всех вас наказать. Но тебя ни я, ни тем более они не убьют, даже не тронут, я ведь дал тебе слово, а я всегда выполняю то, что обещаю. Поэтому просто уходи.

В моих ушах такой низкочастотный звон, когда не слышишь ничего, в голове только он звучит, а остальное как сквозь толщу воды. Он смотрел на тлеющий конец сигареты в пальцах на подлокотнике и сказанное им резало шум в ушах и онемение в теле. И не только это. Оно резало. Хотя он ничего не сказал, чтобы убить. Он же дал слово.

Шагая сюда я даже не смела на подобное надеяться. Я все поняла в ресторане по интонации Гены, по рефлексу хищников, и поняла еще и то, что у меня нет шанса,

иначе Адриан бы не призвал. А оправдываться перед ним нельзя. Меня слегка покачнуло. Отступила назад, упираясь спиной в дверь и ожидая пока пройдет слабость в коленях. Рядом стоял Гена. Не шелохнувшийся. А Адриан затянулся и посмотрел на меня:

— Можешь предупредить оставшихся шакалов, что мое уже разозленное трастом начальство получило всю информацию. Разозлилось еще больше и сейчас вычисляет всех, кто был с тобой повязан, а когда мое начальство так злится, то наказывает очень жестоко, поэтому у шакалов не больше пяти суток, пусть попрощаются с близкими. На этом все. Свободна.

Свободна во всех смыслах, видимо. Призовой укол эвтаназии для надежды еще стенающей в агонии. Надежды, что он не законченный ублюдок. Но. Препарат введен. Все мертво. Навсегда.

Он говорил при всех, чтобы все были в курсе. Что свободна. Что трогать нельзя, потому что он пообещал. Мне тоже есть что сказать, чтобы тоже знали и не смели забывать.

Тьма. Его темнота. И взрыв ней. Мой последний взрыв. И пусть все осядет пеплом.

— Я так боялась разочаровать тебя, а произошло худшее… — хрипло рассмеялась, отводя взгляд, рассматривая какую-то декоративную псевдостильную стеклянную хрень на небольшой столике у входа. Вот и пригодилась. Выдохнула, глядя на нее и тихо, почти шепотом, то, что било в мыслях, — ты. Разочаровал. Меня. Тварь.

Мой рывок и статуэтка летит в его сторону.

Отклонился. Звон осколков, осыпающихся со стены за креслом. Его глаза вспыхивают гневом и непроглядной тьмой.

Порождая то же самое, только неукротимое по мощи. Рванула к нему, чтобы выдавить эти слепые глаза.

— Вика! — Гена попытался перехватить, но согнулся от удара локтем в горло.

Секунда и я у стола, схватив тяжелый светильник и с ненавистью глядя в холодное отрешенное лицо. Он рванул в сторону, мгновение и скручивает мои руки под звон новых осколков из-за того, что онемевшие от боли пальцы выпустили светильник. А меня врезают грудью в деревянную столешницу и стискивают с не меньшей ненавистью.

И стало больно.

Нет, не физически. Внутри больно. Потому что снова зеленые глаза, снова выкручиваемые руки, снова прижата и обездвижена на столешнице. Снова. Только на этот раз я любила того, кто едва сдерживался, чтобы не убить меня. Я его любила, а он в такое поверил…

И за это он не сдержится — за то, что верит, что я его предала, доведу до конца, потом всплывет правда и пусть всю жизнь мучается, раз поверил, что могу предать. Его и предать. Не прощу.

— Адриан! — испуганный окрик приближенного и его хватка ослабла.

Боль разлилась по телу и ударила по остаточным срунам, тоже порванным, пока эту тварь с полыхающей черной ненавистью в глазах оттаскивали от меня три человека, которым он это позволял. Ненавидит меня… За то что под кожу, в остатки души, за то что дышал. И резануло болью вены и сердце от понимания, что вот это вот все в нем, даже в сравнение не пойдем с тем, что полосует меня, выворачивает внутри, равнодушно сваливает в одну кучу отрезанные мертвые части, которые сгорают. В последний раз. И должны догореть, я больше не смогу… и пусть он сгорит вместе со мной.

Расхохоталась с презрением и, схватив бутылку, метнула в его сторону. Снова промахнулась. Как жаль.

У него взрыв внутри, полная потеря контроля и его тело живет само — с вертухи вырубил одного из камрадов и ринулся ко мне.

Его перехватил Дава, рывком за подбородок, повернувший его лицо к себе, чтобы он смотрел ему в глаза.

— Она провоцирует! Адриан, блядь, в себя приди! Приди в себя, прошу…

Арнаут смотрел на него тяжело дыша. Медленно прикрыл глаза, рывком вырвав лицо из его рук. Отвернулся от меня, опираясь рукой о стену и свесив голову, дыша часто, быстро, поверхностно и совершенно по звериному оскалившись, зло выдал: