Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана

Мошковский Анатолий Иванович

А здесь? Здесь всё не так! Здесь всё открыто и громадно. Ярко. Даже глазам больно.

Ветер яростно врывался сквозь полуоткрытые стёкла в машину и, забивая бензиновую вонь, доносились терпкие запахи чебреца, полыни и моря.

Дорога делала небольшие изгибы, уходила вниз и взлетала вверх.

Вот они вынеслись на небольшой перевал, и перед ними открылся сам Кара-Даг — Чёрная Гора — некогда огнедышащий вулкан, громадный, мрачновато-коричневый, с зубцами на вершине, чем-то похожий на развалины великанской крепости. Вася притих, забыл про все свои огорчения. Нельзя было объяснить, почему, но внутри у него сильней и тревожней обычного застучало,

глаза помимо его желания расширились, чтобы в них вместилось всё вот это, открывшееся впереди…

Всё-таки здорово! Не оторваться!

Рядом с Кара-Дагом возвышалась огромная, массивная, полукруглая, как каска. Святая гора, заросшая тёмным густым лесом. А перед этими горами в обширной освещённой резким солнечным светом долине непринуждённо раскинулся зелёный посёлок Кара-Дагский — отсюда он не казался знойным и пыльным, и красиво изгибалась синяя бухта с пенисто-белой полоской наката…

Алька смотрел вперёд, нетерпеливо вытянув шею, весь устремившись следом за исчезнувшей машиной. Папа сидел неподвижно и молча. С лица мамы не сходила мягкая счастливая улыбка.

— Какой простор! — сказала она. — Какая ширь и сколько света… Сколько раз вижу, а не привыкну!

Один таксист, кажется, ничего, кроме серого асфальта шоссе, не замечал, и густо поросшие пучками рыжих волос короткопалые руки его скучно лежали на баранке, и такие же рыжие пучки уныло торчали из ушей.

Машина влетела в посёлок, пронеслась с километр и свернула влево — впереди мелькнул зелёный павильон тира. Такси въехало в открытые ворота на территорию дома отдыха, посторонилось, пропуская возвращающуюся назад машину уже без Алькиного семейства — водители приятельски перемигнулись, — и подкатило к одноэтажному белому дому с круглыми колоннами. Этот дом назывался административным корпусом, здесь была контора, душевая, медпункт с весами в коридоре и кабинет директора.

Такси ещё не остановилось, а Алька уже рванул на себя дверцу, оглушительно прокричал: «Большое спасибо!», по ходу машины выпрыгнул и кинулся к корпусу. Вася помогал папе вытаскивать из багажника вещи, а таксист равнодушно стоял рядом, скрестив ноги в щегольских туфлях. Он лениво покуривал сигарету и, прищурив глаза с рыжими ресницами, насмешливо поглядывал на Васю, папу и маму.

Папа торопливо сунул ему в руку скомканного синего «петуха» и, не сказав ни слова, пошёл к дому с белыми колоннами. Таксист потянулся и зевнул, сверкнув золотыми клыками, потом профессионально огляделся, нет ли попутных пассажиров в Феодосию, щелчком откинул на благоухающую клумбу вонючий, с завитком дыма окурок и неторопливо, расслабленно и надменно, как какой-нибудь там калифорнийский мультимиллионер, сел в машину и уехал.

Глава 4. Стреляный воробей

Из административного корпуса маленькой, но шумной толпой вышло Алькино семейство и повалило по асфальтовой аллее в глубь парка. Впереди процессии, помахивая ключами на кольце, важно шествовала служащая в безупречно белом халате. За ней — Алькин отец, красиво мелькая ярко-голубыми лампасами. Далее шли полноватая смуглая женщина с точёным носом и рубиновыми губами, худой старик, грузная, толстоногая старуха и Алька с упитанным мальчишкой Васиных лет. Замыкала шествие, шагов на пять отставая, будто не с ними шла, худенькая девчонка в полосатых брючках, с чёрными, как дёготь, косами.

«Оформили документы и получили жильё! Быстренько управились…» — подумал Вася и пошёл к папе. Папа стоял предпоследним в довольно длинной очереди. Только через

полчаса они принесли вещи к небольшому корпусу и ждали, когда знакомая по прошлым приездам санитарка Груня уберёт их комнату.

— Да, корпус далековато от моря, — сказал папа, — и терраса выходит на дорогу, но, поверь мне, Валя, лучшего не осталось.

— Зануда ты — вот кто! И здесь замечательно! — отозвалась мама, зажмурившись и приподняв улыбающееся лицо. — Вы чувствуете, какой здесь воздух?

Неподалёку от них рос тамариск с ещё не отцветшими, пахучими бледно-розовыми ветками и жасмин, а рядом с террасой на клумбах распускались жёлтые и красные розы, распространяя тонкий аромат.

— Я так привыкла к Кара-Дагскому, будто здесь моя вторая родина, — сказала мама и посмотрела на Васю. — Сейчас прибежит твой приятель. Вот увидишь… Ты просто находка для него!

— Какой ещё приятель? — не понял Вася.

— Да этот, из такси… — сказал папа. — Который ехал в нашей машине, но не с нами… — Папа вдруг, закинув голову, рассмеялся, и так громко, что очки его сорвались и он едва успел поймать их в воздухе. — Уже забыл? Ну тот самый, чей спортивный папа всегда говорит ему: «Главное — не дай себя обогнать!»

— А ты дал! — сказал Вася.

— А что мне ещё оставалось делать? Попробуй не дай такому обогнать себя! — В папиных глазах отражались прыгающие отблески солнца.

— Они что, плохие, да? — спросил Вася.

— Алик и его родители? Откуда ты взял? Они просто очень расторопные и слишком хорошо знают, что к чему.

— Деловые, — уточнила мама. — А вот мне с твоим папой далеко до них. Уж какие мы есть, такие и есть. Может, главная мудрость жизни — не во всех гонках участвовать… Зачем? И знаешь, что ещё? Не бояться давать себя кое в чём и кое-кому обогнать… На здоровье! Надо делать своё дело и не оглядываться на других. Зачем обязательно во всём быть первым?

— А почему это плохо? — спросил Вася.

— Нужно участвовать только в хороших гонках и жить, никому не завидуя… Ну, мы с тобой об этом ещё поговорим. — Мама огляделась, вдохнула полной грудью воздуха и раскинула руки. Вверху, перечёркивая небо, стремительно, как спущенные с тетивы стрелы, с визгом носились ласточки, в кустах сирени громко щебетали и посвистывали птицы, а где-то совсем недалеко — мама это знала и чувствовала — мерно дышало и светилось огромное в бликах солнца море.

В это время в аллее зашмыгали чьи-то частые шаги и из-за кустов жасмина вынырнул Макарка, мурзатый, тощий и маленький — меньше Васи, хотя года на два старше его. Он был в грязноватой, некогда белой курортной шапочке с надписью «Кара-Дагский» над лбом и козырьком. Этот козырёк придавал ему большое сходство с длинноклювым дятлом. Макарка мельком кивнул Васе, точно виделся с ним в последний раз не год назад, а вчера и, не поздоровавшись, спросил:

— Моя мамка тута?

— Тута, тута, стреляный воробей! — крикнул Вася и засмеялся, вдруг вспомнив, как однажды в прошлом году Макарка в ответ на какие-то насмешки приезжих ребят гордо заявил о себе: «А вы, москвичи, не хохочите надо мной, вы культурные и столичные, а я зато стреляный воробей… Во! Весь в дроби, а живой. Это поважней…»

— Ну как ты здесь? Чего новенького? — спросил Вася.

— А всё новенькое! — Макарка потянулся, хлопнул себя ладонью по впавшему животу с копейкой пупка, появившегося из-под короткой нечистой тенниски. — Что ни день — новенькое. Деньги вот стал собирать на велосипед. Дорогой. Двенадцать тридцать пять уже собрал… У тебя есть свой?