Синева осенних вечеров

Гроссман Марк Соломонович

ПОЖЕЛАНИЕ

Морякам Мурмана

Суровый город знаменитый, Ты ешь свой трудный хлеб не зря. Ах, цепи грузные, звените, Ползите в клюзы, якоря. Пусть не пустует сроду невод, Пусть капитан ваш — закален, И море Севера без гнева, Семь чистых футов под килем. И пусть мужей дождутся жены, И станет вечер встречи пьян, И пусть до днища обнаженный Без вас бушует океан. А завтра снова — свист и солоно, И снова палуба, как хмель, И только волны, только волны, И нет, и не было земель. И снятся женщины, не грея, И вод объятия туги, И ходит бешеная рея Над головой, как батоги. И хлещет в небо из расщелин, Как магма черная, вода. Но будет, будет возвращенье В береговые города. И вот уже — не речью чаек, А детским лепетом целя, Вас благодарная встречает И

потрясенная земля. И слезы радости не пряча, В толпе, у пирса на краю, Среди мальчишек и морячек, И я, ликующий, стою. И плещет в лица запах леса, И в небе пенится заря, И, словно музыка железа, Ползут из клюзов якоря. 1953

У БАЙКАЛА ЧИСТЫМИ НОЧАМИ

У Байкала чистыми ночами, Где костры себя сжигают в дым, Я брожу с понягой за плечами По дорожкам каменным крутым. В тишине я слушаю живое, В обнаженной памяти храня Крик кедровки, бормотанье хвои. Доброту и ненависть огня. В голубой одежке из тумана Селенга проносится, быстра. Мечутся на зелени урмана Крылья ястребиные костра. Потихоньку звезды потухают, Скоро с неба кинется заря. Хорошо водиться с пастухами, Не спеша о жизни говоря. Сухостой топориками рушим, На углях оленину коптим. …Телу нужен отдых. Нашим душам Много больше он необходим. Восточный Саян, 1965

НА ЖАРКОМ ЮГЕ В ГОРЫ БЕГАЕМ

На жарком юге в горы бегаем, Глазами нежим пыльный лес, И на лужайке лошадь пегая — Для нас — немалый интерес. Почти что молимся мы истово Вам, минеральные ключи, И сердолики с аметистами Нам часто чудятся в ночи. А дома, дома — детка-сосенка Сгребает в лапы облака, И вдруг показывает просека Медведей бурые бока. И лось проносится, не мешкая, В таежных марях то и знай, И нянчит ангелов с усмешкою Под самым небом Таганай. В горах, за синими урманами, На легких крыльях снегиря, К заре над домнами и станами Спешит озерная заря. Ну что ж, что место наше вьюжное, Что наши гнейсы — не коралл. Мы летом тянем в море южное, А вы — гребитесь на Урал. Он вам покажет силу пламени, Когда дутье гудит в печи, Он вам подаст в ладонях каменных Свои подземные ключи. Гостям он рад. Не пожалеете. Возьмете сказки у старух. И вам сыграет на жалеечке Про ночи Севера пастух. 1966

ПАМЯТЬ О РОДНОЙ СТОРОНЕ

Разгулялась непогода, И упрямы, как волы, Тащат тушу парохода Моря бурые валы. И бегут ручьи по тропам, И земля к исходу дня, Та, что в зависть всем Европам, Раскисает, как квашня. Где ты, стынь иного края? Холодок сухой, без зла? Ах, сторонушка родная, Ты теперь белым-бела! Лишь в очах да в небе просинь, Да еще в озерах гор. Вся из елочек и сосен, Вечно диво и простор! Побережьем именитым Я брожу. А дальний край Тянет душу, как магнитом, Хоть ложись и помирай! Берег Черного моря, 1967

МИР НОЧЕЙ — И ТАИНСТВО, И ЧУДО

Сыну Алеше

Мир ночей — и таинство, и чудо, Шорох рек, и хохоток сычей, Серый волк, Иванушкина удаль, Перезвоны праведных мечей. Кони травкой хрупают у плеса, И лежит у ног, как стригунок, Маленький, пока одноголосый, Несмышленый вовсе огонек. Вот теперь похож уже на паву. Выгнул хвост дугою до реки. И летят на смертную забаву Майские железные жуки. Кто там плачет? Филин или евнух? Или это колдовство стиха? Или стонет статная царевна На суровом ложе пастуха? Воют волки над бараньей тушей, Сходят феи к речкам и ключам. Так замри же, мальчик мой, и слушай: В целом мире — над водой и сушей — Сказки оживают по ночам. 1967

В ДЕТСТВЕ ПРОСТО ВСЕ И КРАСИВО

В детстве просто все и красиво, Сам себе в сновиденьях — князь. …Обойти я хотел Россию Потихоньку, не торопясь, — Так, чтоб медленно, как история, Плыли малые города; Чтобы дыбилось рядом море, Неразгаданное всегда; Чтоб открылось, как гибнут тучи. Как изюбры трубят в ночи, Как качают в руках колючих Мелочь звездную кедрачи. И пошел я дорогой тряской, На ржавцах оставлял следы, И томился я от неясной Жажды подвига и воды. Время таяло, осыпаясь Желтизною

берез на грязь, И явилась иная завязь, И другая настала связь. Уж давно я не юн, не в силе, И хотя не сижу мешком, Хорошо бы мне по России, Как бывало, пройти пешком. Снится снова — иду я тощий, Ни тоски, ни боли виска, И дышу я росой и рощей И теплом ржаного куска. 1967

ТИШИНА… ТИШИНА… ТИШИНА…

Тишина… Тишина… Тишина… Ничего, кроме вздоха глухого. Только выжатое до дна Безъязыкое, пресное слово. Только рифмы, как рифы торчат Только колются мысли колами, Только сеет и сеет свеча Начиненное копотью пламя. И ни света уже, ни надежд… Но внезапно, во тьме перегноя, Прорастет из подземных одежд, Точно зернышко, чувство живое. Возмужает, покатится вдаль, Молодыми ветрами гонимо. И себя уже больше не жаль, И обходит тоска тебя мимо. И почуешь, склонившись к столу, И всевышним себя, и ягою, И крушит твое зернышко мглу, Обрастая листвою тугою. Вновь ты весел и жизнью обвит, И стальное перо не обуза, И — сродни неуемной Любви — Над тобою беснуется Муза. 1967

ПОЭЗИЯ

Мне снилось, будто я, старик глубокий, Сижу один у берега речного, И выросла внезапно предо мною Та женщина, которую когда-то Я в целом мире полюбил одну. Она была такой же молодою, Как в первый день далекого знакомства, — Все тот же взгляд, насмешливый немного, Все те же косы солнечного цвета И полукружье белое зубов. В тот давний год, в то первое свиданье Я растерялся и не знал, что делать? Как совладеть на миг с косноязычьем? Ведь должен был я многое поведать, Обязан был три слова ей сказать. Она ушла неслышными шагами, Как утром исчезают сновиденья. Мне показалось, — женщина вздохнула: «Прощай, пожалуй. Мальчики иные Так быстро забывают о любви». Еще она промолвила, возможно, Что время — лучший лекарь во вселенной И, может быть, я пощажу бумагу, И сил впустую убивать не стану, Чтоб ей писать годами пустяки. …Прошли года. И вот, старик глубокий, Сижу один у берега речного. И возникает вдруг передо мною Неясное предчувствие улыбки, Слепящее сияние очей. Мне легкий шорох оглушает уши. Я резко оборачиваюсь. Рядом Мелькают косы солнечного цвета, И грудь волной вздымается от бега. Ничто не изменилось в ней. Ничто! Я тяжко встал. И прозябал в молчанье, Старик, влюбленный глупо и наивно. Что должен я сказать ей? Или надо, Секунд не тратя, протянуть бумагу, Всю вкривь и вкось исчерканную мной? Там — бури века и мое былое, Там строки, пропитавшиеся дымом Костров и домен, пушек и бомбежек, Там смерть идет, высматривая жертву, Там гордо носит голову любовь. Еще там есть песчаная пустыня, В зеленой пене топи Заполярья, — И мы бредем, за кочки запинаясь, О женщинах вздыхаем потихоньку, О тех, что есть, о тех, которых нет. Так что теперь скажу? О постоянстве? О том, что я по-прежнему ей верен? Зачем сорить словами? Я же знаю: Есть у любви отзывчивость и зренье, У равнодушья — ни ушей, ни глаз. Я подошел. Ее дыханье — Струя у сокола в крыле. И говорили мы стихами, Как все, кто любит на земле. Потом глядели и молчали, И созревал под сердцем стих. ............................................. Нет, будут беды и печали, Но это — беды на двоих! 1967

НА КОЛДОБОИНАХ БЕЗ СИЛЫ

На колдобоинах без силы Бреду, гроза их разрази! Далеких пращуров могилы Порой ищу я на Руси. В необозримой этой шири, Где ни истока, ни конца, Ветшают кладбища Сибири, Погосты Дона и Донца. Брожу по отческому краю И с горечью твержу одно: «Нам лишний раз понять дано — Могилы тоже умирают, Как все, что было рождено». Дон — Сибирь, 1968

НАМЕДНИ МУЗА ИЗМЕНИЛА МНЕ

Намедни муза изменила мне, В багрянце пятен крикнув: «Зауряден!», И пусто на земле, как на луне, И, как в похмелье, сам себе отвратен. Ах, боже мой, какая стынь вокруг, В глазах не тает снежная пороша, И друг — не друг, и валится из рук, Став непомерной, будничная ноша. И не спасут ни лесть тебя, ни месть, Надейся, жди, не колотись об стену… Измену женщин можно перенесть, Как пережить поэзии измену? 1969