Синие цветы I: Анна

Литтмегалина

Науэль посмотрел на кончики пальцев, пятнышко крови на одном из них. Подняв с пола осколок стекла, заглянул в него, изучая нанесенный ущерб. Ранка на щеке была крошечной, едва заметной, как булавочный укол, но выражение злобы не уходило из глаз Науэля.

– Ты, – выдохнул он сдавленно. – Тебе повезло. Одна царапина, и я бы тебя прикончил. Прямо здесь. Просто вбил бы в этот гребаный ковер.

От него все еще исходила угроза, и я встала перед ним, препятствуя возможному нападению. Он глянул на меня – скользящий не узнающий взгляд, отвернулся, для дезинфекции сбрызнул ранку одеколоном из первого попавшегося флакона и вышел из комнаты.

Блондинка

как подкошенная рухнула на кровать. Я оглянулась. Ее волосы разметались по покрывалу, свисая с края кровати.

– Не расстраивайтесь. Пусть уходит, – попыталась я утешить ее. – И вы пишете не такие уж плохие книги. Иногда они даже интересные.

Она не отреагировала.

Выходя из дома, я заглянула в пруд. Одна рыбка плавала кверху брюхом. Главный недостаток золотых рыбок – они легко дохнут. И то же с иллюзиями.

На улице было промозгло и сыро. Тучи опустились низко. Казалось, до неба рукой подать. Науэль ушел далеко, и я побежала, чтобы нагнать его. В руке он сжимал горлышко початой бутылки, к которой иногда прикладывался – где успел прихватить? Подошвы моих ботинок скользили по влажной траве, усыпанной листьями. С раскачиваемых ветром веток летели холодные капли. Какая дикая, навевающая тоску местность. Не считая особняка нашей романистки, ни единого дома вокруг. Только потемневшие облетающие заросли. Я бы с ума сошла жить здесь.

– И как ты себя чувствуешь? – спросила я ледяным тоном и щелкнула зажигалкой, прикуривая.

– Нормально, – отозвался он, не глядя в мою сторону. – Хотя утро для меня не лучшее время суток.

– Вижу, ваша милая беседа не произвела на тебя особого впечатления.

– Нет.

Мы поднялись на взгорок, и я увидела нашу машину – притаилась в зарослях, как зверек. Выглядела несколько затрапезно, но зато стала заметно чище после ночного дождя.

– А на меня произвела.

– Вот как? – формально-вежливым тоном произнес Науэль.

– Это было отвратительно. По-настоящему мерзко.

– Говорят, людям нужны как позитивные, так и негативные переживания, – Науэль перепрыгнул через лужицу дождевой воды и сделал большой глоток из бутылки.

Я не знала, как начать, и вонзилась взглядом в его спину. Мне хотелось отчитать его как испорченного ребенка. Мне хотелось накричать на него как на взрослую, вполне сформировавшуюся скотину. Но я сказала только:

– Я разочаровалась в тебе.

– Это закономерно, – согласился Науэль. Он не шел на конфликт. Он намеревался оставить меня с моим кипящим негодованием, ускользал от меня, как скользкая рыбина.

– То, как ты разговаривал с ней…

– Это то, чего она заслуживает, – неосторожно завершил Науэль, и я наконец-то взорвалась.

– А чего ты заслуживаешь? Сможешь ли ты хамить меньше обычного, даже если очень постараешься? Неужели тебе настолько плевать, что ты задеваешь чьи-то чувства? Это было необходимо – уходить таким образом? И ты действительно избил бы ее из-за ерундового пореза?

Науэль остановился. Наконец сровнявшись с ним, я увидела в его глазах холодную озлобленность.

– Может быть, нет. Может быть, да. Ни одна из этих тварей не смеет портить мне лицо.

Мы дошли до машины, и Науэль прислонился к ее красному боку, не обращая внимания на усеивающие металлическую поверхность дождевые капли. Я обнаружила, что совсем смяла свою сигарету, и выбросила ее.

– Давай закончим с этим побыстрее, – предложил Науэль, прижимая к животу бутылку. Температура как будто бы опустилась на несколько градусов, такой холод от него исходил. – Что тебе нужно прояснить? Нет,

я не чувствую себя виноватым. Последнее, что волнует меня в этом мире – это чувства стареющей сучки, к которой ты по наивности своей пожелала проявить сочувствие. Не траться и не смеши меня. Она не нуждается в твоих переживаниях. Она устроилась как нельзя лучше, удалившись от нотаций мужа и забросив подальше детей. У нее все прекрасно в ее обители, где фантазия ее воспаряет к небесам, рождая новые искрящиеся сюжеты, пока она напивается каждый день, собрав в доме сброд со всей Роаны, а ее книги пишет кто-то другой. Иногда ей требуется встряска и немного страданий, и она согласна заплатить вдвое, если вместе с еблей ей предоставят сердечную рану. Сейчас, наистерившись вдоволь, она довольна и счастлива, как насосавшийся вампир, но все равно считает меня мразью, – Науэль отпил вина. – Хотя чего это я. Стоп. Похоже, я оправдываюсь или вроде того, – он рассмеялся. – Вот уж не собираюсь.

– А что ее муж?

– Что ее муж? – повторил Науэль, округляя глаза. – Он предложил ей сделку – любые оргии в обмен на отъезд из Льеда, где она благополучно позорила своими выходками и себя, и его.

– Почему же они не разведутся? – спросила я, шокированная.

– Потому что она же типа пишет романчики, воспевающие любовь и семейные ценности. И хорошо на них зарабатывает, между прочим. За щедрую плату ее муж согласился еще некоторое время потерпеть свой унизительный статус, – Науэль усмехнулся. – Вот так. Ты ничего не понимаешь в этом мире, – он поставил пустую бутылку на землю и открыл дверь машины. Потянулся внутрь. – Иногда слезы – вода. И даже если… О чем она думала вообще? – выпрямившись, он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, гладя кончиками пальцев крышечку маленькой склянки с таблетками. – Даже будь ее чувства ко мне реальными, неужели она считает, что моя привязанность ей по карману?

– Какой же ты кретин, – произнесла я почти беззвучно. Науэль снял со склянки крышку. Мое раздражение взметнулось маленьким взрывом, и я со всей силы ударила его по руке. Склянка отлетела в сторону, рассыпая таблетки. – Хватит! – закричала я. – Мне тошно тебя слушать!

Морщась от боли, Науэль потряс рукой.

– И мне противно видеть, как ты глотаешь эту дрянь, – сказала я уже тише.

Оцепенев, Науэль рассматривал меня со столь откровенным удивлением, что в другое время я была бы польщена.

– Чокнутая.

У меня скривились губы. Науэль вырвал из моих холодных пальцев пачку сигарет и зашвырнул ее в кусты.

– В расчете, – сказал он ровно.

Я смотрела на него то ли очень жалобно, то ли очень злобно.

– Думаешь, я полезу за ней в грязь? – истерично спросила я. – Ну уж нет, я не опущусь до этого даже ради сигарет. У меня есть гордость.

– А у меня нет, – пожал плечами Науэль и начал собирать таблетки с раскисшей земли. Похоже, он утратил последнюю брезгливость.

Глядя на его согнутую спину, я обнаружила, что глаза застилают слезы.

– Ты продал себя, как овцу, – бросила я сквозь ком в горле.

Эта фраза прозвучала, и только тогда я осознала, что я сказала. Науэль замер. Посмотрел на меня снизу вверх. Мне стало жутко. Он имел возможность ответить, напомнить мне о самом постыдном эпизоде моей жизни. А ты отдала себя, как овцу. Обменяла на кров и пищу. Я увидела в его глазах, что он вспомнил об этом, и была почти уверена, что он выскажется. Но он промолчал и сунул в рот таблетку, предварительно вытерев ее о рукав.