Синие фонари (сборник)
Шрифт:
Несмотря на то что соперничество наше ограничивалось спортивным полем, оно породило у каждого из нас известную неприязнь и портило наши товарищеские отношения. Мы старались скрывать свои чувства и, выйдя на поле, обменивались рукопожатием и улыбками, как того требовал футбольный этикет.
Спустя какое-то время я заметил, что постоянное соперничество порядком надоело моему врагу, да и я устал от необходимости вечно доказывать свое превосходство. Мы оба тяготились такими отношениями, можно сказать, страдали от них…
Обычно после матча мы всей гурьбой
У дверей кинотеатра публику обычно встречал администратор Хасан-эфенди — грек, подданный Оттоманской империи, про которого ходили слухи, будто он принял ислам. На голове у него была плоская турецкая феска, а в руках четки — свидетельство праведной жизни и набожности.
Он стоял у входа — важный, с насупленным лицом, похожий на распустившего хвост индюка. При виде Хасана-эфенди мне сразу вспоминалась картина из учебника истории, на которой был изображен предводитель янычар в парадной форме. Мы, мальчишки, — завсегдатаи «Аль-Хильмии» — боялись Хасана-эфенди не меньше, чем нашего школьного инспектора — человека сурового и резкого.
Нужно сказать, что в пылу игры нам не раз случалось попадать мячом в чье-нибудь окно или в уличный фонарь, но мы обычно успевали спрятаться или же с невинным видом отрицали свою причастность к делу, когда пострадавшие являлись требовать возмещения убытков. Однако жалобы на нас все учащались, и в конечном счете в ответе за все оказывался я, так как футбольное поле находилось за нашим домом.
Как-то мой отец уехал на несколько дней в деревню и передал бразды правления управляющему. Это был пренеприятный грубый человек, заносчивый, способный на любую подлость. Я его ненавидел. Он это чувствовал и платил мне тем же. Мы оба из кожи вон лезли, чтобы насолить друг другу. За его тучную фигуру и отвислый живот я прозвал его «Бык Апис». Эта кличка была моментально подхвачена, и скоро в квартале не осталось ни одного человека, кто не знал бы ее. Затаив злобу, Бык Апис ждал лишь удобного случая, чтобы воздать мне сторицею.
Сразу же после отъезда отца Бык Апис призвал меня к себе и, глядя из-под нахмуренных бровей, спросил:
— Знаешь ли ты, сколько мы заплатили государству и соседям за разбитые стекла?
— Мне до этого нет дела! — отмахнулся я.
— Сейчас мы посмотрим, нет или есть.
Я пробормотал, что мне с ним говорить не о чем, но он злорадно заявил:
— На этой неделе не получишь ни пиастра! Понятно?!
От негодования я лишился дара речи; слезы готовы были брызнуть из глаз, но я сдержался и только с презрением посмотрел на своего врага, моля Аллаха, чтобы он позволил дать ему хорошую затрещину. А Бык Апис, ехидно посмеиваясь, не спеша удалился… Я же постоял еще немного с независимым видом, засунув руки в карманы и насвистывая…
В школе я сказал, что болен: врач, мол, велел мне соблюдать диету и строго-настрого запретил пить фруктовую воду и есть сладости. Этим я оградил
Но чувствовал я себя очень плохо — впервые в жизни мне пришлось познать горечь лишений.
Приближался четверг, а я по-прежнему сидел без гроша — унизительное наказание оставалось в силе.
Четверги были для мальчишек нашего квартала чем-то вроде праздника. А праздники, как известно, требуют расходов, и причем немалых! Тут уж скупиться не полагалось. Как же я выкручусь из этого положения?
Сначала я решил отсидеться дома, прикинувшись больным, однако соблазн принять участие в матче был слишком велик — он оказался сильнее доводов рассудка, — и в назначенный час я поспешил на улицу…
Борьба за мяч была такой ожесточенной, что наш импровизированный стадион порой походил на поле битвы. Мой всегдашний соперник и я в тот день буквально превзошли себя, соревнуясь в быстроте и ловкости. Из толпы болельщиков до нас доносились то ликующие возгласы, то насмешки, и это еще более нас подзадоривало.
Торговцы мандаринами и апельсинами так и кружили вокруг поля. В перерыве между таймами футболисты кидались к ним и покупали фрукты, весело торгуясь и перекидываясь шутками. Я старался держаться поодаль, но торговцы назойливо предлагали свои товары, и мне стоило большого труда избавиться от них; начав с шуточек, я кончил тем, что всерьез рассердился.
И тут я заметил, что мой постоянный соперник внимательно следит за мной. Это привело меня в еще большее смущение. Неужели он догадался, в чем дело?
Наконец матч закончился. И сразу же не стало ни победителей, ни побежденных. Игроки обеих команд — недавние противники — возбужденно галдели. Это был самый подходящий момент для бегства. Но я почему-то им не воспользовался. Воля совсем оставила меня, я почувствовал себя частицей толпы и мог только слепо повиноваться ей.
С ватагой приятелей я двинулся к кинотеатру «Аль-Хильмия». Чем ближе мы подходили к нему, тем смутнее становилось у меня на душе. Где я возьму деньги на билет? Ведь с этим «предводителем янычар» — Хасаном-эфенди — шутки плохи. Он, не задумываясь, осрамит меня перед всеми. А мой противник не отводит от меня взгляда! Так и впился глазами, словно хочет просверлить душу. Вот прекрасный случай унизить меня! И как это меня угораздило предстать перед ним в таком жалком виде? Ведь было же время скрыться…
Мы подошли к кинотеатру. Давка и толчея усилились. На очередном сеансе шла картина о приключениях знаменитого детектива Ника Картера, моего кумира. В то время я зачитывался книгами о нем. У окошечка кассы столпилось много народу. Послышался грубый голос «предводителя янычар».
— Порядок, аскеры, порядок! — кричал он, размахивая обмотанной четками рукой. — Тихо, тихо! Становитесь в затылок! Ровней! Соблюдайте порядок!..
Перед кассой выстроилась длинная очередь.
Хасан-эфенди медленно прохаживался вдоль нее, следя за порядком, и, явно рисуясь, громко выкрикивал свои команды.