Синие пташки-пикушки (рассказы)
Шрифт:
– Чего?
– спросил Осяга, поглядывая в сторону угора, куда клонил вечер солнце за невидимые из Шумихи березовые дубравы.
– Военрука нового к нам привезли, во!
– закричал Ванька Парасковьин.
– Во-ен-ру-ка... Нового?!
– хором переспросили мы.
– А не врешь?
– Вашим заулком, Васька, провез его на телеге Пашка сливковоз. К Офимье Бателенковых жить его устроили!
– А с погонами?
– перебил я дружка.
– С орденами?
– Не-е, без погон. А на гимнастерке чо-то краснело.
– "Чо-то, чо-то"!
–
– В войну сколь раз играл, а как называют ордена, опять забыл.
– Да не забыл, не успел разглядеть из-за крапивы, - оправдывался Ванька.
– Не в заулке я был, а в огороде Ондрея Бателенковых. Межу перебежал, только на прясло залез, а Пашка мимо шпарит-понужает коней. Крапива эво чо выдурела! Изжалился до пупырей. Во, глядите...
Мы поняли, что Ванька не обманывает и его не надо заставлять есть землю. Ясно, что в Юровскую семилетку прислали-таки нового военрука и старшеклассники с осени опять начнут изучать военное дело, пойдут к белому яру у речки Крутишки стрелять в нарисованного на доске черного фашиста. Винтовка одна на всю школу - старая трехлинейка, зато самая что ни на есть боевая.
С самого начала войны появилась винтовка у нас в школе. Все юровские парни и даже старшие детдомовцы учились метко стрелять сперва из нее, а уж после, на фронте, давали им новые винтовки, автоматы и пулеметы. Кто командиром стал, тому и наган доверили. Вот и выходит: из какого бы оружия ни стреляли по фашистам наши дяди и братья, но первый боевой выстрел они услыхали и сделали у белого яра на Одине.
Нам не доведется пальнуть из винтовки: война, как поговаривают взрослые, должна вот-вот окончиться. Ну и пусть! Лишь бы скорее добили Гитлера, а мы настреляемся из рогаток и луков, подрастем - пойдем с ружьями на охоту вместе с тятей...
– Копать будем или...
– не договорил Ванька Антонидин, выглядывая из ямы. Он осекся-испугался: вдруг мы снова назовем его трусом и насовсем прогоним из Шумихи.
– Ладно, хватит сегодня!
– решил за всех Осяга, и каждый согласился с ним.
Инструмент спрятали в таловых кустах за ручьем, отмыли руки и покарабкались наверх. От Шумихи пересекли пашню, за ней пологую ложбинку и сельсоветской оградой выбежали к детдому, где до войны был лучший в районе сельский клуб. Остановились у пожарной каланчи и задумались. Всем охота поглядеть на военрука, не завтра или послезавтра, а сейчас же, но никакого дела не нашлось, чтоб гамузом пойти к Офимье.
– Стало быть, завтра у тебя, Васька, собираемся, ага?
– кивнул Осяга, и мы разбежались по домам.
Один лишь Ванька Парасковьин не отстал от меня. Догадался, что коли я пошел к бабушке, то замышляю сбегать к Офимье.
– Ко времени, ко времени, Васько и Ваньша!
– обернулась бабушка от печного чела.
– Токо-токо упрела нонешняя картошка. Солью воду - и милости просим за стол! А ты, Васько, слазай-ка в погреб за молоком и малосольными огурчиками.
Рано пока ужинать, но не станешь с порога кричать: "К нам нового военрука прислали!" А если бабушка была дома,
...Первый военрук из приезжих побыл у нас недолго. Безрукого лейтенанта Киху перевели в район, и на смену ему явился в школу наш деревенский парень, одногодок дяди Вани - Михаил Грачев. Он вернулся с фронта по тяжелому ранению, а все равно считал, что его вот-вот вызовут в райвоенкомат и - "дан приказ ему на Запад". Наверно, поэтому и не снимал блестяще-желтые погоны с тремя белыми звездочками, по-удалому носил черную кубанку с малиновым верхом, и русый чуб вился по ветру, как у казака. Его почему-то все звали Мишкой, кроме учителей, и мне до слез бывало обидно за нашего военрука!
Михаил и сам не считал себя учителем и сначала на больших переменах за школой курил с семиклассниками самосад, рассказывал им что-то веселое и сговаривал на фронт. Но кто-то из учительниц увидел его в компании старшеклассников, потом, сказывали, постыдила его Анна Вениаминовна Быкова, которая была классным руководителем, когда Грачев оканчивал семилетку, и мы больше не замечали военрука с самокруткой среди старшеклассников. Одному верен был дядин товарищ. Где надо и не надо твердил свое:
– Вы подрастайте, хлопцы, а я ать-два на фронт! Я своего добьюсь!
Однажды Михаил опоздал на уроки и явился в перемену какой-то шибко веселый и краснолицый. Директор школы Нина Николаевна Крысина строго посмотрела на него в коридоре, а Грачев даже внимания не обратил. Громко, как будто он отдавал приказ, гаркнул:
– Здравия желаю, товарищи солдаты и сержанты!
Мы что-то хором ответили военруку, а он уже не замечал нас. Подошел к Нине Николаевне, тихо, без шутливости произнес:
– Извините, Нина Николаевна, если что не так выполнял. А пока до свидания, уезжаю на фронт.
– Как, почему?! Я вам не разрешаю!
– удивленно и растерянно оглянулась она на нас, будто мы могли задержать Михаила.
Техничка Фрося выскочила из своей комнатки и затрясла что есть силы звонок, но ни учителя, ни школьники не расходились. Ребята постарше давно перестали играть "жестской" - овчинным лоскутком с приклеенным пятаком, и в коридоре стояла тишина, какой могли позавидовать учителя на уроках. Только у больного Василия Георгиевича Заварницына, отравленного газами еще в первую мировую войну, на литературе и русском языке никто не баловался.
Все смотрели на Михаила, враз ставшего для всех не Мишкой и военруком, а боевым командиром.
– Дядя Миша! И мы с вами!
– спугнули тишину семиклассники, и громче всех кричал племянник военрука Яшка Поспелов.
– Такого приказа старший лейтенант Грачев не дает!
– отчеканил дядя Миша и с улыбкой добавил: - Учитесь, ребята, и не узнать бы вам никогда в жизни, что такое война. А мы и без детей победим, правильно? Верите?
– Правильно!
– Верим!
Михаила Грачева так и проводили до подводы у сельсовета всей школой, а потом, присмиревшие, вернулись на уроки.