Синие стрекозы Вавилона
Шрифт:
Верховная Жрица ждала Пиф в своем кабинете. Просторном, полутемном. На большом, еще прежних времен, столе тускло светится орфическое яйцо, обвитое змеей. Яйцо алебастровое, змея золотая. Все остальное тонет, растворяется в благоуханной полутьме.
У стола высокая спинка кресла. Черный коленкор, массивные золотые шляпки гвоздей. Две кобры со знаками Буто и Нехебт на головах, глядящие друг на друга, образуют навершие.
Прямо между змеиных морд — женское лицо. Когда-то очень красивое, холодное, с правильными, уже расплывающимися,
Пиф вошла, склонила, как положено, голову.
Верховная Жрица не шевельнулась. Только на скулах красные пятна проступили — от гнева.
— Потаскуха! — прошипела Верховная Жрица.
Пиф молчала.
Дальнейший диалог очень напоминал разговор Беренгария с Бэдой, о чем, естественно, жрицы не подозревали.
— Где ты была ночью?
— Дома, госпожа.
— Дома? Ты была дома одна?
— Да, госпожа.
— Сука!
— Вряд ли, госпожа.
— Ма-алчать! — взвизгнула Верховная Жрица таким голосом, будто всю жизнь только и делала, что торговала репой.
Пиф брови подняла. Но из-под очков это было не слишком заметно.
Верховная спросила:
— Ты ушла с презентации одна?
— Не помню, госпожа.
— Пьяная?
— Разумеется, госпожа. Нам это предписано. — Пиф цитировала Устав: — Неистовство, странное, подчас шокирующее поведение...
— Приступы ярости, способность легко входить в состояние аффекта, — сказала Верховная Жрица.
— И оргиастический секс, — заключила Пиф.
— Смотря для кого, — сухо сказала Верховная Жрица. И поморщилась.
Пиф неподвижно смотрела на нее, не понимая, к чему клонит начальство. Начальство же пребывало в ледяном осатанении.
— Ты, девочка моя, кажется, получаешь безбрачные, — начала она.
Пиф кивнула.
— И давно?
— С самого начала работы, госпожа.
— Тебя это устраивает?
— Конечно.
— Так вот что я тебе скажу, подруга, — проговорила Верховная, слегка приподнимаясь в своем высоком кресле. — Вчера с презентации тебя унес какой-то раб из низшей касты программистов...
— Да? Я не заметила, — искренне сказала Пиф. Она и в самом деле почти не обратила внимания на человека, которым помыкала до самого утра.
— Да, — повторила Верховная Жрица. — От него до сих пор керосином разит, такой завшивевший...
У Пиф тут же зачесалось за ухом. Она украдкой поскреблась пальцем, хотя никаких вшей у нее, естественно, отродясь не было.
— Так и что с того? — спросила Пиф, все еще недоумевая.
— Что с того?! Да то, девочка моя, что
Пиф поперхнулась.
— Неужели вы... вы что, думаете, что я?.. С программистом?..
— Он во всем сознался, — сказала Верховная Жрица. — Под пыткой он сознался во всем.
— В чем он мог сознаться?
— Тебе видней, — сказала Верховная и сжала губы.
— Он не мог ни в чем...
Пиф замолчала. Во-первых, она и сама не помнила событий вчерашней ночи. А во-вторых, если эта белобрысая образина (теперь она вспомнила, кто с ней был) наболтала... конечно, хвастался дружкам... Боги Орфея!..
— Ты лишаешься безбрачных, — сказала Верховная Жрица. — Я уже подала докладную. В бухгалтерии произведут отчисления. А как же иначе? Качество предсказаний может пострадать. И надлежит пресекать... Иначе же как?
— Да, — подавленно сказала Пиф. — Иначе никак. — И закричала прямо в лицо Верховной: — Сука!
Верховная слегка улыбнулась.
— Пшла вон, — проговорила она тихо, с невыразимым наслаждением. — Пшла... девочка моя.
Ворвалась, хлопнула дверью так, что чахлая традесканция пошатнулась на шкафу — едва подхватили ее чьи-то руки.
Растревоженным бульдогом, едва не вцепившись ей в ногу, повисла тетка Кандида.
— Куда? Барышня... Милая, родная... меня же прибьют за вас... Нельзя туда, нельзя! Ба-арышня!..
Дергаясь, острым локтем будто клюя тетку Кандиду в мягкую грудь:
— Отстань! Дура старая!
— Барышня... — позабыв с перепугу, где и находится, тетка Кандида взвыла (прежде прислугой была в богатом доме и на вздорных хозяйских дочек нагляделась).
Пиф стряхнула с себя служанку, кулаки стиснула, присела аж с натуги и заверещала страшно:
— Где он?!!
Беренгарий, ухмыляясь, сказал очень двусмысленным тоном, будто подразумевая нечто большее:
— Здеся...
Отшвырнув Беренгария, туда бросилась, куда кивнул.
— Сопляк! Дерьмо!
И понесла...
Программисты, кто в бараке был, с наслаждением слушали. Давно такого не бывало. Прямо роман.
Это чтобы младшая жрица, позабыв приличия, к программистам врывалась. Это чтобы пифия прилюдно грошового раба честила. Пусть в цивильном не сразу в ней пифию признаешь, да ведь главного это не отменяет: прибежала и орет. Аж визжит.
Нет, такого давненько не бывало. На памяти Беренгария вообще ни разу.
За нарами в два яруса, отгораживая их от двери, большой шкаф стоит, боком повернутый, будто еще одна стенка. Шкаф как башня крепостная — гигантский, дерева темного, массивного. В шкафу шмотки всякие, молью полупоеденные, поверх шмоток разные провода навалены — иной раз что-нибудь оттуда и сгодится. Ну и еще всякое разное барахло, несколько порнографических журналов такой древности, что сейчас их и смотреть-то смешно. А под самым низом свили гнездо мыши.