Синие стрекозы Вавилона

Хаецкая Елена Владимировна

— Угу, — отреагировал на это Пакор, непонятно лыбясь. — Щас...

Первогодок в последнее мгновение отскочил в сторону и заорал что-то, надсаживаясь. Ахемен принялся тихонько насвистывать.

— Цыть, — сказал ему Пакор. — Насвищешь свищ в задницу.

Ахемен замолчал.

Страдая от праведного гнева, первогодок дал короткую очередь в голубые небеса.

— Дурак, — заметил Ахемен.

Победно ревя, танк снес хибару КПП и оказался на улице.

x x x

Bos-bos-bos-bos.

Uns're Panzer dringen los.

Мчится дикий

паровоз

В гору горя, в море слез!..

Беснуясь в исступленной радости, они орали старую солдатскую песню, безбожно мешая халдейские и ашшурские слова. Ашшурский — язык возможного противника — знали в Вавилонской армии худо-бедно почти все, а песня-то на обоих языках одна и та же, долгая, разудалая и безнадежная.

Пакор услышал ее впервые восемь лет назад, по первому году. После добавилось еще с десяток куплетов, пока топтался за колючкой — сперва у своих, потом у Нуры.

Ахемен ее тоже по первому году запел, только на пять лет позднее Пакора.

И тот первогодок с пунцовыми ушами — тоже, небось, сейчас осваивает.

День-ночь, день-ночь,

Мы идем в Ниневию,

Пыль-пыль-пыль-пыль

От шагающих сапог,

Was willst du, armer Teufel, noch?

Забыл нас дьявол, забыл и бог,

И только

Пыль-пыль-пыль-пыль

От шагающих сапог.

Танк, грохоча, мчался по предместью — мимо крашеных дощатых заборов, облепленных объявлениями. За заборами, в окружении убогих садиков, подслеповато щурились низенькие домики — перезимовали, бедняжки.

Зло-зло-зло-зло,

Нам с тобой не повезло...

Танк всполз на насыпь и двинулся по шоссе. Белые бетонные плиты уходили под гусеницы, одна за другой, одна за другой... Скорость держали приблизительно сорок парасангов в стражу — небольшую. Ранние дачники, катившие в свои садоводства что-то окучивать, боязливо объезжали танк.

Впереди вырос указатель — «ВАВИЛОН» и «ВАВИЛОН» перечеркнутый. Танк приближался к городской черте.

Гигантская черная статуя Матери-Наны на холме приветственно разводила руками громадные груди, встречая путника на подходе к Великому Городу.

Через четверть парасанга от Матери-Наны показалось орлиное гнездо — пост дорожной полиции. Перед постом тянулся долгий хвост легковушек. Блюстители порядка неспешно снимали штрафы. Какой-то суетливый красномордый мужичок совал все новые и новые документы. Полицейский с тупой сосредоточенностью вникал в печати и фотографии.

И вдруг все разом подняли головы и замолчали. Пакор остановил танк, не глуша мотор. Ахемен высунулся из люка, прокричал:

— Какие-то проблемы, мужики?

Полицейский приложил руку в белой краге к каске, покачал головой. Красномордый мужик приоткрыл рот, зачарованно глядя на пушку. Кто-то из хвоста скорбной очереди за штрафами вдруг взвизгнул мотором и рванул по шоссе, прочь от орлиного гнезда. Машина была белая, холеная, обтекаемой формы — дорогая модель. Номер, конечно, засечь не успели.

Ахемен злорадно отсалютовал полицейскому и втиснулся обратно на сиденье. Танк неспешно двинулся дальше.

— Слушай, — сказал вдруг Ахемен, — а куда мы едем, а?

— Понятия не имею, — отозвался Пакор.

— Мы ведь только мотор?.. — спросил

Ахемен беспокойно.

— Вот именно, — сказал Пакор.

Впереди начинались бесконечные «спальные» кварталы Кандигирру и Новой Шуанны.

x x x

— То есть как — не остановился?!. То есть как — снес КПП?!. (Хотя видел уже, что да — снес, блин, разворотил, что твою оладью). Под трибунал, блядь, пойдешь!..

Первогодок, освобожденный от каски и автомата, с подбитым уже глазом, угрюмо спросил: под гусеницы надо было бросаться или как?..

Высокородный Санбул был сильно прогневан. Воинскую часть охватила тревога. Яростно заматерились по радиотелефонам начальственные голоса. Немедленно передать в штаб округа!.. Вызвать войска спецназначения!.. Вы понимаете, что это значит?.. В какую сторону они направились?.. Что значит — уточняется?.. Под трибунал, блядь, пойдешь!..

Рядовые и сержанты к событию отнеслись сдержанно. Даже как будто с одобрением. Вызнавали подробности, обсуждали, упреждая, грядущее развитие. Кое-кто осуждал. Но была во всем случившемся какая-то глубинная, внутренняя логика. Закономерность. Сермяга в этом была. И это очень ощущалось.

«Не замечали ли вы в последнее время за старшим сержантом Пакором какой-либо странности? В настроениях, рассуждениях?.. Может быть, в пристрастиях?.. Принимая во внимание его увечье...»

«Никак нет, господин штатный психолог части. Странности есть, но только не в Пакоре. Они...» — широкий, обводящий вокруг жест.

«Пофилософствуй мне тут!..»

И по морде, натурально. Да ну еще, разговаривать с ними, с ублюдками.

x x x

— Ну, народ!.. — с легким восхищением проговорил Пакор, когда танк торжественно, будто в помпезной патриотической опере, всполз на Поклонную Гору и оттуда, как с насеста, уставился круглым глазом орудийного дула на обитателей Новой Шуанны. Обитатели клубились возле пивной бочки и ничему, кажется, не удивлялись.

— Тут вообще другие люди какие-то, — отозвался Ахемен. — Не замечал?

— Чего не замечал?

— Как пересядешь на Шуанскую ветку метро — так все меняется. Даже рожи будто не вавилонские.

— Сынок, — сказал Пакор, направляя танк под уклон: постояли на Поклонке — и будет. — Я десятый год гляжу на мир вот в эту щель, а в метро не ездил — фью!.. Тогда еще и ветку эту Шуанскую не открыли, метро обрывалось на площади Наву...

Вспахивая грязь, танк миновал пивную бочку и степенно двинулся в потоке траков-дальнобойщиков по Объездному Кольцу. Траки глядели на танк свысока.

— Куда мы теперь, а? — спросил Ахемен.

— Тебе что, не нравится?

Ахемен неопределенно пожал плечами.

— А ты где родился, Пакор? — спросил он вдруг.

— В роддоме, — поведал Пакор.

— Нет, серьезно.

— Говорю: в роддоме.

— А я в Вавилоне.

— Ну и я в Вавилоне.

Траки сворачивали в объезд Великого Города. Пакор уверенно направил танк в сторону Ворот Иштар, казавшихся отсюда хрупкими, почти хрустальными: темно-синий изразец, тонкие зубцы поверху, узкий проход между двух длинных глиняных стен — от кого они могут теперь оборонить?