Синий аметист
Шрифт:
Значит, турки везут оружие и боеприпасы на север, а это явное доказательство того, что важные события не за горами.
Грозев в задумчивости перешел по деревянному мосту на другой берег и очутился в лабиринте узких улочек слободы Каршияк. Обогнув зерновые склады, он вышел на дорогу, ведущую в Карлово. Был четверг, базарный день, и по дороге тянулись нескончаемые обозы телег, запряженных волами. По обочинам шли крестьяне из Среднегорья в пестрых одеждах из домотканого сукна и островерхих шапках. На их бородатых лицах читались испуг и любопытство. Большинство телег были нагружены буковыми бревнами и соломой, но попадались и повозки с реквизированными продуктами. Рядом
Грозев постоял немного, пристально вглядываясь в измученные лица крестьян, потом поплотнее запахнул пальто и пошел дальше. Прямо у шоссе, неподалеку от заброшенной мельницы, находился постоялый двор братьев Тырневых. Большой двухэтажный дом, стены которого были увиты плющом, долгие годы служил убежищем членам революционного комитета при подготовке Апрельского восстания. В свое время здесь не раз бывал сам Васил Левский. [13] Удаленность от города и невзрачный вид постройки были удобным прикрытием для встреч, проходивших здесь. Кроме того, род деятельности хозяев, их знакомство со многими людьми способствовали успеху того, что происходило в этом одиноком и мрачном доме на карловской дороге.
13
Васил Левский (1837–1873) — болгарский революционер, один из видных руководителей и идеологов болгарского освободительного движения, организатор Внутренней революционной организации и Болгарского революционного центрального комитета. Ярый сторонник народной революции, которая разрушила бы османскую феодальную систему и обеспечила демократическое развитие болгарского государства. В 1879 году в результате предательства пойман османами и казнен в Софии.
Приблизившись к постоялому двору, Грозев вынул карманные часы. Убедившись, что он не опоздал, быстро огляделся и, не заметив ничего подозрительного, вошел во двор. Дождь усилился. С восточной стороны дома, рядом с хлевом, была дверь, которую, как видно, открывали редко. На стук Грозева дверь отворилась, и в проеме показалось лицо старшего из братьев — Христо Тырнева. Увидев гостя, он распахнул дверь пошире и пропустил Грозева внутрь, на ходу обменявшись с ним рукопожатием.
— Как всегда точен… — сказал Христо, поздоровавшись.
Прямо у входа начиналась узкая витая лестница, ведущая на чердак. Взобравшись наверх по скрипучим ступеням, Грозев толкнул дверь и очутился в полутемном чердачном помещении. Остановившись на пороге, он подождал, пока глаза привыкнут к темноте.
— Они там, в другой комнате, за балками, — объяснил ему Христо.
Из-за мешковины, заменявшей занавеску, вышел невысокий сухощавый человек — бывший учитель гимназии Коста Калчев. После подавления восстания Калчев вместе с другими, арестованными по подозрению в его участии, полгода провел в тюрьме. Их отпустили лишь в декабре, накануне Константинопольской конференции. С тех пор безработный учитель без устали занимался поисками средств и людей, которые могли бы помочь возобновить борьбу.
— Слава богу, пришел… — улыбаясь, сказал Калчев, приподнимая занавеску и пропуская Грозева вперед. — А мы тебя ждем… У нас гость…
Занавеска отделяла от общего помещения небольшое пространство, заваленное сундуками. Посередине стоял низенький стол, на нем — бутылка с погасшей свечой, вокруг разбросаны бумаги. Свет шел снизу,
В помещении находилось еще двое. Одного из них Грозев знал. Это был Кирилл Бруцев, бывший семинарист, самый молодой член комитета. Другого Грозев видел впервые. Он сидел на одном из сундуков в накинутом на плечи пальто и молчал. Ему было не больше двадцати пяти лет. Когда Грозев вошел, незнакомец встал. Он оказался невысокого роста, худой, с небритым лицом, на котором светились умные, пытливые глаза.
— Познакомьтесь, — сказал Коста Калчев. — Это Искро Чомаков, член комитета. Два месяца назад убежал из Брусской тюрьмы и только этой ночью прибыл в Пловдив.
— Причем, знаешь как? — засмеялся Христо. — В вагоне с хлопком, посланным местному торговцу Арпиняну из Эдирне.
Слушая объяснения учителя, Грозев, не отрываясь, глядел на истощенного человека перед собой. Потом крепко пожал ему руку и проговорил:
— Позвольте поздравить вас, господин Чомаков, со счастливым избавлением и с тем, что вы снова среди нас.
Он поздоровался и с Бруцевым, а потом обратился к хозяину:
— Христо, пошли за Димитром Дончевым, пусть он придет. Когда еще выпадет такой случай — поговорить одновременно со столькими людьми…
Грозев снял пальто и уселся на сундук.
— К Татар-Пазарджику движутся обозы со снарядами, — сказал он Калчеву. — Сегодня я их видел у моста. Вероятно, их везут в Софию, а оттуда через перевал Арабаконак — в Видин… Для нас сейчас очень важно разузнать, какие военные склады здесь останутся.
— Вчера Дончев слышал, что дом Текалы, что у вокзала, освобождают под склад, — отозвался Коста, собирая со стола бумаги.
— По количеству оружия, которое здесь оставят, можно понять многое, — продолжил Грозев. — По всему видно, главным снабженческим пунктом будет Пловдив, а это означает, что фронт пройдет по хребту Стара-Планины.
— Дончев еще сказал, — вновь послышался голос Косты, — что два дня назад в Заар [14] приехало четверо немецких военных инженеров. Они побывали на Хаинбоазском и Шипкинском перевалах, чтобы посмотреть, смогут ли там пройти орудия и сколько времени понадобится для их переброски в Стара-Планину.
14
Ныне г. Стара-Загора.
Внизу хлопнула дверь, и сразу же глухо заскрипели ступеньки: кто-то поднимался по лестнице.
— Дончев собственной персоной… — улыбнулся Калчев и отдернул занавеску.
Димитр Дончев был очень крупным, крепкого телосложения человеком со смуглым лицом. После подавления восстания многие члены комитета были арестованы, а другие исчезли. Дончев же остался в городе. Он успел укрыться за стенами подворья Световрачского монастыря. Днем скрывался в подземелье подворья, а ночью выбирался наружу. Озлобленный и мрачный как привидение, он часами глядел на зарево над городом…
У занавески Дончев остановился. Узнав Искро Чомакова, бросился к нему и с нескрываемой радостью заключил его в объятия.
— Искро, браток, слава богу, дожил я до этого дня… Целый год ведь прошел, целый год, растуды его в бога мать…
Худенький Искро весь утонул в медвежьих объятиях Дончева и смог ответить, только когда косматый великан отпустил его.
— Живы, бай Димитр, живы, — говорил Искро, поправляя на плечах сползавшее пальто, глаза его сияли. — Не сладко пришлось, что и говорить. Сейчас тоже не сахар, но совсем другое…