Синий цвет вечности
Шрифт:
– А в высшем, по-вашему, законы другие?
– Еще хуже, – сказал он мрачно.
– Вы сделали ей больно. Она сирота…
– Да знаю, знаю… Ее воспитывали родственники и мечтали быстрей выдать замуж. А Лопухин был подходящим женихом и женился б на ней. Я все испортил. Винюсь. Но… Сперва я просто заигрался. Она ведь когда-то мне очень нравилась, но почти смеялась надо мной. Неуклюжий мальчик с книгами. Когда вокруг такие ражие красавцы. И уже взрослые.
Но когда мы снова повстречались в Петербурге, я был уже не тот для нее… Я произвел впечатление. И… меня просто удивило: она ведь ждала жениха из Москвы, правда? И так легко перекинулась
– И вы мстили, как принято у мужчин…
– А чем я хуже? Нет, шучу! Я только удивлялся, поймите! Как Гамлет удивляется столь поспешному браку матери. Мне еще хотелось разгадать мир.
– А теперь не хочется?
– Не говорите! Он оказался так скучен! И все его ходы так понятны и неразумны… И сама природа его мелка!
– А вы еще отказываетесь, когда вам говорят вам, что вы – Печорин!
– Какой Печорин! Я только автор – «путешествующий и записывающий». А наше поколение оказалось хотя бы пригодным материалом для наблюдений.
– Ну вас! какой вы мрачный!.. Нельзя быть таким в компании красивой женщины, даже если она и не так нравится вам.
– Кто вам сказал, что не так?..
Они перебрасывались словами, и был в словах некий смысл – едва различимый и потусторонний. То есть, в стороне от того, о чем говорили.
– Бабушка приехала – небось, уже занимается вашими делами?..
– Она ими занимается, бог знает, сколько лет, с тех пор, как я, к ее сожалению, вырос! И что толку? Отпуск мой только начинается, но уже ощущение, что близится к концу.
– Вы не надеетесь остаться здесь?
– Бабушка надеется.
– А вы?
– М-м… после свидания с генералом Клейнмихелем почти нет. То есть, скорей всего, нет.
– Почему?
– Он намекнул, что мои представления к наградам и даже к золотому оружию ничего не стоят здесь. Начальство тут не ценит храбрость – но ценит послушание. Хотя… пока еще представления не рассмотрены на самом верху.
– Так, может, не так плохо? Он не захочет – государь – вновь отпустить под пули такого поэта!
– Ой-ли!.. Кто вам сказал, что не захочет? Да и зачем я ему здесь?
– Не верю! Вспомните, все же, как он обращался с Пушкиным.
– Да, но я не Пушкин.
– Но и про вас уже давно все поняли. Не надейтесь, что не так! да я это знаю из первых рук! Перовский недавно читал императрице и Бобринской вашего «Демона». Все в восторге. Кстати, я еще «Демона» не читала.
– Это всего лишь государыня! У нее доброе сердце. Но Пушкину не дали уехать в деревню, где он был бы счастлив. И где его супруга вряд ли встретила б Дантеса.
– Она вернулась, слышали?
– Нет. Разве? Пушкина задерживали здесь, чтоб жена его могла танцевать на аничковских балах.
– И все ж… Государь был взбешен, когда его убили.
– Не знаю. Его прежде убедил какой-то сановник, что при его царствовании нужен великий поэт. Может, Жуковский подсказал, он и поверил. А тут поэта убили. Конечно, обидно. Но потом все поняли, что без Пушкина как-то легче – тому же царствованию. Можно даже издать собрание сочинений. Конечно, не полное.
– Вы какой-то злой сегодня!.. Я беспокоюсь за вас!..
– Ничего. Я не каждому такое говорю. А через одного. – Помолчал и добавил…
– Что вас удивляет? Пушкин был трофей, который наши либералисты легкомысленно бросили на Сенатском поле под выстрелами. А коль достался такой трофей – его ж надо использовать!
– А вы?
– А
– Пушкин умел по-вашему?
– Сами знаете – что умел!.. Это – не упрек!
Помолчали. Довольно долго, да и что говорить? Она явно была расстроена.
– Можно спросить? А кому посвящена ваша «Молитва»? Я знакома с той счастливицей?
– Хотите – скажу, что вам?..
– «Почему вы пошли в гусары? Не могу понять все пять лет!»
– Что делать! Я и сам не могу понять!
Юность всегда отбрасывает странный отсвет на жизнь. И заставляет бродить в непонятости самих себя.
Он рос и делался юношей среди целой стайки молодых и прекрасных девушек, в которых, почти во всех по очереди, был влюблен. Даже его тетка Анна Столыпина, двоюродная сестра матери, которая, правда, была младше его – удостоилась этой чести. (Она потом станет женой генерала Философова, и тот будет звать его племянником.)
Москва, Средниково… это были этапы его взросления и здесь звучали шаги его взросления. Едва ль не все окружающие девицы демонстрировали живой интерес к нему как поэту, переписывали стихи в тетрадочки, в девичьи дневнички, тщательно хранимые от взгляда, от взрослых, некоторые старались заучивать его стихи или залучить их, его рукой писанные, в свой альбом и дарить их потом подругам в альбомы. («Кто любит более тебя – пусть пишет далее меня…») Но к нему как поклоннику они все до одной относились не всерьез и откровенно подсмеивались. Он взрывался. Барышни в этом возрасте раньше взрослеют и раньше начинают не только жить взрослой жизнью, но и становятся взрослыми. И вообще, женщины безжалостны.
Вот в эту злосчастную для нас, мужчин, а для него, может, втройне злосчастную пору – уж больно был самонадеян и вспыльчив – просто пожар! – Варя Лопухина, сестра его друга Алексиса, и вообще, соседка из ближней семьи Лопухиных, – росла как-то медленней сверстниц и долго в красавицах не числилась. Была скромна и задумчива не по летам. Не увлекалась танцами и не старалась кружить головы и без того вскруженные обилием возможностей. – У нее была родинка над бровью – левой, кажется… Ее поддразнивали подружки: «А у Вари родинка – Варенька уродинка!» – она не обижалась или делала вид. Она была непримечательна – или не слишком примечательна, не то, что другие. В ней скрылась какая-то тайна взросления. Потому что… Летом 1831-го года она вдруг, как в сказке, обернулась красавицей. И это насмешницам пришлось признать и согласиться с ее полной и окончательной победой. Вдруг, повторим, в два месяца лета! Словно Господь долго работал над внешностью этой девушки, ища необходимые или позабытые черты… те, без которых не возникнет гармония души и тела. Но и Михаилу было семнадцать в тот момент, и у него был возраст любви… и он влюбился враз, поняв, как Ромео, что раньше не знал красоты… и отбросив разом всех прежних Розалинд. Но тут надо сказать… было странное обстоятельство. Он стал чувствовать себя мужчиной очень рано, чуть не в двенадцать лет. Он быстро взрослел. В четырнадцать он ощущал уже осознанное желание по отношению к любой из девиц. В кого был влюблен, конечно – а влюблялся он часто. А тут – стоп! Когда Варя перед ним словно возникла снова, он ощутил лишь укол петраркиевой страсти. Лаура, не боле. Что-то отдаленное. Страсть без желания. О ней было в пору писать «Стихи о прекрасной даме».