Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса
Шрифт:
Ибаньес не мог забыть, что книга была написана почти тридцать лет назад с целью отговорить кого бы то ни было от самой идеи штурма Ферроля; а это означало, что поползновения к захвату были и в те времена, когда сынов Великобритании считали не менее дружественными к испанцам, чем теперь. По этой причине он и сейчас не упускал из виду, что все сказанное его гостем через какой-нибудь столь же небольшой отрезок времени может послужить чему-то прямо противоположному. Поэтому он молчал. Он взвешивал вероятность захвата города французами; если бы это в конечном итоге произошло, у него была бы возможность высказать свое мнение. А сейчас он ограничился предположением, что дальняя высадка, этот более чем вероятный подход к городу с суши, вполне мог бы сделать штурм реальностью. Он не знал тогда, что именно так и поступит несколько лет спустя один французский маршал.
К тому времени Антонио Раймундо Ибаньес уже решил для себя, что не стоит иметь дело ни с французами, ни с англичанами, ни от тех ни от других
«Наши враги полагали, что нам никогда не сравниться с иностранцами в изысканности вкуса, элегантности и изяществе. Вот невежи! Это означает отрицать возможность взаимопонимания в области наук и искусства и постыдно признать себя дураками, не способными улучшить свою судьбу».
Ибаньес вспомнил, что именно так сказал он однажды Ховельяносу. А может быть, он написал это в письме, возможно седьмом по счету; но он совершенно определенно говорил, что если он не лучше, то уж никак и не хуже, чем кто бы то ни было, и это было верно в отношении как всех, так и каждого в отдельности из его соотечественников, благородных или плебеев; и еще он был уверен, что богатство народов обеспечивает им возможность жить в условиях свободы. Судьба каждого зависит от его собственных усилий. Это относилось и к англичанину. Так что тому следовало приложить определенные усилия, если он хотел, чтобы Ибаньес что-то ему объяснил, или самому сделать соответствующие выводы.
На открывавшемся на севере просторном горизонте не было видно ни кораблей, ни даже стаи китов, которые бы показывали свои мощные спины или страшные хвосты, готовые опрокинуть осмелившиеся приблизиться к ним лодки. Ибаньес устал предаваться воспоминаниям о визите Далримпла. Эти воспоминания уже потеряли для него всякий интерес. Он встал и вернулся домой подземным переходом.
Жизнь подчас подобна темному проходу, и никому не ведомы ни длина, ни глубина его. 1804 год был черным годом для соседней Астурии. Экономическое общество друзей страны в Овьедо и аналогичное в Компостеле, основателем и секретарем которого был Фрейре Кастрильон, ныне новообращенный святой муж, а некогда, в понимании Ибаньеса, просвещенный проходимец, в течение трех месяцев роздали триста пятьдесят тысяч продовольственных пайков несчастным голодающим, которыми кишели город и его окрестности; эти люди влачили нищенское существование, не имея даже куска хлеба. Белая фасоль, овощи, лук, чеснок, сладкий или горький перец, оливковое масло, уксус, соль и хлеб распределялись среди голодающих крестьян; предварительно еда готовилась в печах, созданных по модели Румфорда [122] , из прочного камня, способного выдержать постоянный интенсивный огонь, позволявший приготовить сотни и сотни порций, поставляемых на общественные пожертвования благодаря поддержке самых богатых людей, которых не затронул кризис.
122
Румфорд Бенджамин (1753–1814) — английский физик.
Капуста для похлебки на полдюжины человек в самые голодные годы едва стоила пять сантимов, и некоторые из богачей таким простым способом, в обмен на несколько тысяч сантимов, обеспечивали себе дорогу на небеса. «Маркиз Вильяалегре и дон Антонио Эредиа совместно с управляющим судебным округом Овьедо, которые своими собственными руками раздавали миски с едой беднякам, ласково утешая их, вызывая у них чувство благодарности, призывая к сдержанности, предлагая свою защиту и подавая всем им выдающийся пример достойного отношения к несчастным», были именно такими людьми, как сообщил Антонио господин епископ в письме, датированном 10 апреля того страшного 1804 года. По прочтении письма Ибаньес был страшно возмущен и в ярости вопрошал, не лучше ли было бы, чтобы хозяева земли вкладывали свои капиталы в строительство промышленных предприятий, которые бы дали беднякам работу, и еще в рационализацию сельскохозяйственных процессов, распределяя пустующие земли среди своих собственных арендаторов. Однако ни то ни другое предложение не вызвало ни у кого особенных симпатий. Но ведь и священника, который в ответ на просьбу о молебне о ниспослании дождя совершенно серьезно посоветовал своим прихожанам рыть колодцы, тоже восприняли не очень-то хорошо, утешил себя Ибаньес уже почти в самом конце своего неспешного пути из темноты к свету.
Возвращаясь по подземному проходу от Лусинды к занятиям, которые ему готовил новый день, он продолжал размышлять над этими вопросами, предположив, что взморье Луго пострадало все же не так,
— И теперь тоже в деле смягчения этого жестокого кризиса, несомненно, сыграли свою роль и его предприятия, — с гордостью сказал он себе. — Врач из Рибадео зарабатывал в год четыре тысячи четыреста реалов, а хирург три тысячи триста. На другом берегу Эо их жалованье было почти на двадцать процентов меньше; и если врач там получал за визит два реала, а священник за заупокойную службу три, то адвокат получал четыре реала, из чего можно было сделать вывод о том, что жители Астурии дороже ценили свои тяжбы, нежели здравие своего тела и даже души, — говорил себе под нос Ибаньес, поднимаясь по ступенькам колодца.
Он сам толком не знал, куда направиться, то ли в супружескую спальню, то ли прямо в столовую, чтобы ему побыстрее подали завтрак, ибо испытывал зверский голод: такой аппетит возбуждали в нем любовные утехи с Лусиндой, нежной, беленькой и наливной, как яблочко.
Выбравшись из колодца, Антонио Ибаньес глубоко и удовлетворенно вздохнул, испытав в свои пятьдесят пять лет довольство собой от ловкости, с какой он сначала проворно взобрался вверх по ступенькам, а потом легко спрыгнул с закраины. Он вспомнил, что Ховельянос в определенные дни одаривал своих слуг двадцатью реалами, и решил давать своим по тридцать, дабы уравнять их доходы с заработком врачей и хирургов, а также адвокатов, а заодно слегка задеть этого видного общественного деятеля. Он также заметил себе, что нужно будет в подходящем месте скромно и тактично намекнуть на свою щедрость, дабы это стало известно Ховельяносу.
Настало время для того, чтобы лидеры предпринимательского дела объединили усилия для претворения в жизнь своих излюбленных проектов. Он считал себя одним из таких лидеров и полагал, что с помощью двадцати таких, как он, Галисия и княжество Астурийское в один счастливый день разом поднимут голову. Он подумал об этом, потому что даже в том тяжелом 1804 году в Саргаделосе, словно грибы, выросли восемь камнедробилок и четыре печи для обжига фаянса. Затем было принято сто рабочих при подготовке к пуску фаянсовой фабрики.
Пока ему подавали завтрак, он наблюдал, как из усадьбы Гимаран вывозят руду, которую потом на корабле переправят в Сан-Сибрао, откуда по платному тракту ее отвезут в Саргаделос. Он вспомнил, как, исполненный ликования, он обнаружил прямо в имении Бернардо Фелипе, в начале своего пребывания там, рудную жилу. Ее разрабатывали и по сей день. А также жилу в Мондиго, в Вилеле, откуда он также морем перевозил руду в Сан-Сибрао. О месторождении в Ринло, получившем имя Белой Девы, было заявлено еще пятьдесят лет тому назад, оно было таким маленьким — два метра в длину, полметра в ширину и двадцать в глубину, — что он предполагал использовать его лишь в самом крайнем случае. Постепенно он стал вспоминать все месторождения: Сан-Мигель-де-Рейнанте на берегу Фонтардина, Сан-Косме-де-Баррейрос и Сан-Педро-де-Бенкеренсия, залежи руды в Фосе, среди них Морской Глаз, в Сан-Мартин-де-Мондоньедо, которые давали в год от полутора до двух тысяч тонн железа, необходимых для его производства. Он воистину ко всему приложил руку: к земным недрам и морской поверхности, к железу и кукурузе, льну и спирту, а также к пряностям. А теперь настала очередь каолина [123] , белой глины, кварца и горного шпата. Он строил мир. Таких, как он, было немного. Он производил орудия для сельского хозяйства, гвозди для кораблей, ограды для домов, боеприпасы для армии, пушки; и еще он владел кораблями, ткацкими станками и планировал строительство текстильной фабрики, торговал льном и кукурузой, пряностями и ликерами, фрахтовал свои собственные корабли и суда других компаний, выступал в качестве получателя грузов, разрабатывал рудные месторождения, а теперь будет еще производить и керамику, дабы жизнь обрела новое измерение. О, если бы вся остальная страна в конце концов превратилась если не в счастливую Аркадию, чему заводы нисколько бы не помешали, то хотя бы в спокойное место, населенное трудолюбивыми людьми, занятыми производством богатства и, как следствие, благосостояния! Но времена этому не способствовали. Голод одолевал и эту провинцию, где недружелюбные силы проявлялись в самых незначительных жестах, незаметных движениях, косых и коварных взглядах.
123
Каолин — горная порода, состоящая в основном из глинистого минерала каолинита.
Дворец в Руе невелик. Справа от него можно увидеть двухэтажную зубчатую башню, позади которой виднеется высокая голая крона каштана, а слева, по другую сторону от парадного двора, за зданием, предназначенным для конюшен, — дымовую трубу; она будто повисла в воздухе, опершись на ветви другого каштана, который весна уже слегка окрасила в зеленый цвет. На маленькой смоковнице, прислонившейся к зубчатой башне, уже распустились почки, и только что появившиеся листики напоминают судье Антонио Коре мышиные ушки.