Синий Колодец
Шрифт:
Запахло горелой свечой. Дед помахал на огарок, будто отгонял мух.
В комнате посерело, попрохладнело.
— И мой Вася, гляди, придет, — неуверенно сказала мать и с надеждой посмотрела на деда Свирида, потом зачем-то развязала и снова потуже завязала платок на шее.
— В самую пору Василию прибыть, — отозвался дед, думая, возможно, о том, что завтра Антошиной маме и Антоше выметаться по приказу Паучка на все четыре стороны.
Глухо гремели далекие выстрелы, летали и, кружась, падали на крыши
Дом Тариковых наглухо закрылся ставнями. Обиженно повизгивали собаки, запертые в сенях.
Усталые от бессонной ночи, новохатцы негромко переговаривались, спешили по Красной улице.
Дед Свирид, Антоша с матерью почти бежали.
На самых высоких тополях городского сада засветились верхние листья.
Громче заговорили люди, словно их приглушенные голоса оттаяли на свету. И еще быстрее шагали новохатцы мимо бледно-грязной тюрьмы, туда, где начиналась Красная улица, где небо уже рдело.
Мать прижимала угол головного платка к глазам и торопилась. Антоше и вовсе приходилось бежать. Он бежал и думал: каким стал его отец за два года, что они не виделись… У отца в руке наверняка большое ружье со штыком, а за спиной мешок, а в том мешке…
Совсем близко громыхнул оркестр, и над улицей поднялось круглое и красное солнце.
Антоша так и не успел представить себе, что может быть в отцовском мешке. Вместе с солнцем на улицу вступили, выгнув шеи, красные кони, а на конях, словно влитые, сидели люди и, округлив щеки, дули в огромные трубы. Один всадник широко бил в барабан, и казалось: в его руках само солнце. Каждым ударом барабанщик высекал из солнца красные лучи, они летели во все концы и перекрашивали в свой цвет небо, улицу, людей, весь мир.
Над музыкантскими трубами плескалось в небе крылатое знамя и неслось навстречу всем, кто шагал по росистой траве, по избитой колесами Красной улице.
Ехали все новые и новые всадники в буденовках, похожих на богатырские шлемы. Воспаленные глаза всадников смеялись.
Сверкала вся улица, залитая живым теплом раннего солнца.
«Вот почему она Красная», — вдруг подумал Антоша и глянул на маму. Она плакала и смеялась, и удивительно было, как можно сразу смеяться и плакать. Оказывается, можно.
Молодые и старые женщины припадали к ногам всадников, к лоснящимся шеям коней. Кавалеристы срывали шлемы, наклонялись, и их густые чубы сплетались с волосами женщин, с конскими гривами.
Мать рванула с головы платок и держала за бахромчатый угол. И Антоша словно впервые увидел, какие черные и красивые мамины волосы. И все люди увидели бегущую с платком женщину и расступились перед ней.
Мать бежала, нет, летела к человеку на рыжей лошади.
— Папаня! — закричал Антоша.
А мать одними губами вместе с воздухом выдохнула:
— Василий…
Лошадь скосила синеватый глаз на Антошу, звякнула удилами, как бы произнесла: ну что ж, хлопец как хлопец… И переступила передними копытами.
От лошади остро пахло потом, ветром,
Мимо собора, мимо тополей и лип, мимо садов с белым наливом и синими сливами ехал Антоша на рыжей лошади. Отец придерживал сына одной рукой впереди себя. А за спиной Антошиного отца — ружье, без штыка правда, но — ружье.
Красная улица гордилась Антошей.
— Ура! — кричала Красная улица.
И Федя Носарь, и Ваня Цыган, и две весело прыгающие косички кричали:
— Ура!
Все небо и вся земля кричали:
— Ура!
Оркестр играл утренний марш тысячью труб и барабаном не меньше солнца.
Новый день занимался над Красной улицей.
Совсем новый день.
Глава четвертая
Женя медленно открывает глаза. Неужто все приснилось: мальчик Антоша, его мама, друзья Антоши — Федя Носарь, Тамара с двумя косичками, Ваня Цыган.
И — солнце, летящее над Красной улицей.
Или все еще ночь, и во всем поезде проводник, Женя да машинист не спят.
Нет, всюду солнце: на белой простыне, на линолеумных стенах, в зеркале. И солнечный папа уже побрился и пахнет одеколоном.
Папа сбрасывает Женину простыню, щекочет губами и носом дочкину шею, хохочет. И Женя смеется.
— Встаю, ладно… Встаю! — И совсем как маленькая говорит: — Ты проснул меня, и я встаю.
— Аккуратней одевайся и получше причешись, — советует папа. — Нас будут встречать.
— Хорошо. Хорошо. Хорошо… Ни слова больше не говори и, если тебе все равно, выйди в коридор.
Папа берется за ручку двери, однако Женя успевает спросить:
— Ты мне вчера что-нибудь рассказывал?
Папа качает головой: да, рассказывал.
Небо, солнце, березы, речка исчезают в стене. Пробежал проводник. И снова из стены выплывает речка, небо, солнце. И берез нет. Березы остались в стене.
Разбежимся скоро мы На все четыре стороны, —поет Женя и очень аккуратно одевается… Их будут встречать. Какую выбрать ленту? Белую? Красную? Голубую? Пусть будет красная. Нет, голубая… И синее платье в горошину.
Женя причесывает стриженые каштановые волосы, сажает на них бант. Словно кусочек реки на голове. Красивая девочка, ничего не скажешь… Женя показывает солнцу язык, задвигает дверное зеркало в стену. И торжественно выходит в коридор.