Синий конверт
Шрифт:
К концу чаепития за столом сложилась чуть ли не семейная атмосфера. Но все имеет свой предел. Когда была допита последняя чашка, во-дарилось молчание. Сейчас наступал момент истины, когда одно неверное движение, неверная интонация могла испортить все дело и свести насмарку удачно начавшееся утро.
Еще за столом Путиловский определил слабое место в этой компании — Григорьева. Юрковская по причине женского недомыслия и провинциальности не понимала всего ужаса государственной машины, того, как она может неумолимо ломать
Путиловский еле заметно кивнул Медянникову на Григорьева, и Евграфий Петрович понимающе прикрыл веки.
— Господин поручик, мне необходимо задать вам наедине несколько вопросов, — встал из-за стола Путиловский, показывая всем своим видом, что делу время, потеха кончилась.
Услышав официальное обращение, Григорьев воспрял духом: к нему обращались как к офицеру, и это позволяло надеяться на лучшее! Юрковская вяло посмотрела ему вслед. Завтрак опьянил ее, и навалилась дремота. Она попыталась приподняться, но Медянников сделал упреждающее движение.
«Будь что будет, — пронеслось в ее голове. — Мы же ничего еще не сделали…»
— Господин поручик, вы человек военный, так что будем говорить начистоту. Угощайтесь! — и Путиловский протянул Григорьеву открытый портсигар. — Да вы садитесь, в ногах правды нет.
Оба не торопясь закурили и с наслаждением заядлых курильщиков выпустили по первому густому клубу дыма. Все возвращалось на круги своя, будущее казалось уже не таким мрачным, да и следователь выглядел человеком приличным. Путиловский точно читал мысли Григорьева.
— Извините, я не представился, — сказал он. — Путиловский Павел Нестерович, следователь Департамента полиции. Выпускник Петербургского университета, юридический факультет.
Он специально сказал о себе подробнее, нежели того требовалось: искренность обычно вызывает такую же ответную искренность.
— Мы получили оперативную информацию, что вы хотите убить Победоносцева, — продолжил Путиловский. — Скажите, это правда?
Поскольку до этого Путиловский не солгал ни разу, Григорьеву было неудобно психологически начинать с вранья. И он сразу стал отвечать правдиво. Правдиво — это еще не вся правда, но все-таки уже что-то.
— Нет, — честно сказал Григорьев, и по его глазам Путиловский понял: не врет. — У меня не было намерения убивать кого бы то ни было. Хотя я человек военный и по роду своих занятий должен быть готов к убийству, но только по вышестоящему приказу и только врагов Отечества. Победоносцева, при всей моей неприязни к нему, к таковым отнести не могу.
Разговор шел на тихих, вполне приятельских тонах, и постороннему было ясно: два хороших товарища беседуют об очень важных основополагающих вещах.
— Тогда откуда дым? — Путиловский выпустил струю папиросного дыма и показал на него, переводя свой вопрос из плоскости философской
Григорьев тяжело вздохнул:
— Все дело в Юлии… вы же видите, какой она необычный, прекрасный человек…
В это время необычный человек меланхолично кусал себе ногти, доводя их до крайней степени обкусанности, словно отсутствие оных могло изменить ситуацию к лучшему.
— Я влюбился в нее, когда у нас были летние маневры в Белоруссии. Отрабатывали взаимодействие кавалерии и пехоты при форсировании крупных водных преград в лесисто-болотистой местности. Тамошние болота — лучшее место для таких игр. Беловежская пуща, Полесье, Западная Двина… Вы бывали?
— К сожалению…
Путиловский устроился поудобнее: рассказ обещал быть длинным.
— После маневров — моя рота отличилась! — всех офицеров пригласили в поместье Жуковича, очень богатое поместье. Ну, конечно, вина, шампанского хоть залейся, а потом — мазурка до утра, молодость, поцелуи… Я сразу увидел Юлю, она меня… Боже, как пах душистый табак! — Григорьев закрыл глаза, переживая очарование тех дней. — Мы были точно безумные. Никогда и никого я так не любил и более не полюблю!
Он открыл глаза, увидел убожество гостиничного номера, сидящего напротив доброжелательного господина из тайной полиции и замолк на полуслове.
— Что же вы остановились? — Голос Путиловского стал чуть суше и официальнее.
— Я продолжу, если вы дадите мне слово, что с Юлией ничего плохого не случится!
— Я дам такое слово только в случае, если благодаря вашим показаниям удастся предотвратить убийство Победоносцева либо кого иного.
Григорьев застыл, как изваяние, но Путиловский понял, что сейчас он продолжит. И точно:
— Она странная… Мы сразу стали почти близки, но она все время жаждала доказательств. Причем не тривиальных: цветы, клятвы, подарки — это для нее мишура. Она сказала однажды, что станет моей, если я соглашусь пожертвовать своей и ее жизнью ради счастья на земле…
— Зачем же жертвовать жизнь, хотя бы ради счастья? Я понимаю, если вы военный человек и должны выполнить заведомо смертельный приказ ради спасения других! — взволновался Путиловский.
Он встал и подошел к окну. Внизу какой-то любопытный малый пялился на окна гостиницы.
— И я согласился. Я очень ее люблю. Я не могу без нее. Я умру без нее, — повторял Григорьев, и видно было, что действительно может помереть в любую секунду, ибо любовное истощение, в которое они себя ввергли, достигло крайней стадии.
Путиловскому стало любопытно:
— Вы обманули Юлию?
— Да! — радостно выдохнул Григорьев. — Я сказал, что согласился, но в душе понимал, что никогда и никого не смогу даже покалечить, не то что убить.
— Хорошо. Я вам верю. Исключительно благодаря чувствам вы согласились вести игру в убийство. До каких пор?