Синяя ворона Лейнсборо. Значит, напарники

Истомина Ольга

– А как она погибла? – задать вопрос меня подтолкнула именно затаенная боль в глазах Кэса.

Боль, почему-то злость и… вина? Я толком не могла понять, что чувствует блондин, но не сомневалась – он до сих пор не отпустил мать и в его душе по-прежнему кровоточит незаживающая рана.

– Расскажи, – оглянувшись по сторонам, я села на краешек кровати. – Пожалуйста.

– Это будет очень страшная сказка на ночь, – покачал он головой.

Однако я упрямо сидела на месте и ждала. Вздохнув, Кэс все-таки еще отпил вина и сел рядом. Его полный тоски взгляд поднялся на мамин портрет.

– Отец убил ее. Не в прямом смысле, конечно. Но медленно и

планомерно изводил ее – своим презрением, жестокостью, изменами. Это при дворе он бесстрастный и хладнокровный судья. А дома… Ну, ты сама слышала.

«И видела».

Я невольно бросила взгляд на его разбитую губу. И вроде бы Гарланд Норфлок уже казался мне самым мерзким и отвратительным человеком из всех живущих на земле, но чем больше я о нем узнавала, тем сильнее ненавидела. Внезапно оказалось, что презрение имеет массу граней и оттенков. Оно скрипело на зубах, оставляло горький привкус во рту и вызывало острое чувство отторжения. Глава магического контроля был подобен луже гнилостной, тошнотворной слизи, которую как не обходи, а запах все равно въестся в кожу.

– Мама делала все, чтобы я этого не видел как можно дольше, хотя отец меня особо и не трогал. Пока считал, что я стану отличным наследником его фамилии и магии. Но вместо ментализма во мне пробудилось магия воздуха. По маминой линии передалась… Тогда он будто с катушек слетел. – Нахмурившись, он протер лоб. Казалось, воспоминания причиняют почти физическую боль. – Отец часто кричал, мама много плакала. А я ничего не мог сделать. Ни остановить его, ни защитить ее. Я мечтал об одном: когда вырасту, увезу маму куда-нибудь, и мы будем тихо жить в каком-нибудь маленьком городке на берегу моря. Но она не смогла… Не дождалась.

Его взгляд вдруг заметался по стенам, а когда остановился, я увидела скупую новостную сводку о несчастном случае, произошедшем с леди Норфолк на берегу реки.

– Накануне мама подарила мне Хена и Ханда. Наверное, предчувствовала, что скоро мне понадобится кто-то – живой и преданный. Я должен был выгуливать их вообще в другой стороне, но почему-то меня понесло туда… Она сбросилась в реку прямо на моих глазах. И я кинулся следом, чтобы вытащить ее. У меня даже получилось. В итоге, по официальной версии, это я сиганул в реку, а мама прыгнула за мной. Для отца это было даже удобно. Я уже тогда начинал действовать ему на нервы, и это был прекрасный повод лишний раз наорать на меня. Защищать-то меня больше было некому. Мама… Сразу после этого происшествия она слегла с лихорадкой и больше не приходила в сознание. Так и умерла, в бреду и слезах.

В какой-то момент я ощутила, что по моему лицу градом катятся слезы. Пожалуй, если бы силой мысли можно было убивать, то прямо сейчас Норфлока-старшего ждала самая мучительная казнь из всех существующих. Причем я даже не испытывала ни угрызений совести, ни раскаяния из-за неподобающих леди мыслей. Тот, у кого нет души, кто является средоточием самых гнусных пороков, просто не заслуживал сострадания.

– Ты, наверное, сидишь и гадаешь, почему все так сложилось? Я тоже не знаю. Ладно я, пускай мне жизнь медом не кажется, мол, родился в богатой семье, с детства имею все блага, какие только можно пожелать. Но мама… я не понимаю… и не принимаю…

На меня Кэссиэн не смотрел, его отрешенный взгляд уперся в стену. И голос. Грустный, надломленный, скорбный.

Парень говорил, а у меня внутри все переворачивались, эмоции накатывали одна за другой. Еще более свирепая злость на Норфлока, острая жалость к его несчастной, измученной жене и огромное

сочувствие к сыну. Ставшему ненужному отцу и до сих пор винившему себя в смерти матери.

«Я знал одну леди, которая до самого конца следовала своему долгу. И ни к чему хорошему это ее не привело. Тогда я… я ничего не смог для нее сделать…».

Вот когда я в полной мере осознала, о ком говорил Кэссиэн в пещере. А ведь когда это все случилось, ему было около двенадцати – тринадцати лет. Совсем ребенок…

На мгновение грудь сдавило железным обручем. Показалось, будто это я сама барахтаюсь в ледяной воде, чувствуя, как по капле из меня вытекает жизнь.

«Это несправедливо! Так не должно было случиться!».

– Я не смог простить отца, хотя ему и не нужно мое прощение. А вот наследники – очень нужны. Так даже слишком быстро в семье появилась новая леди Норфолк. Первое время я переживал за нее, боялся, как бы отец с ней не сделал того же, что сотворил с мамой… Но ей не была нужна моя тревога, ведь, представляешь, он полюбил ее! Не веришь? Я бы тоже не поверил. Но знаешь, все дела возвращаются к нам, и отец никогда не получит взаимного чувство, как не получала его мама. Генерис прекрасно справляется с ролью идеальной леди, настолько, что порой умудряется даже влиять на ход суда, хотя отец уверен, что все решения принимает самостоятельно. Глупец!.. Так я и стал немым и никому не нужным свидетелем семейного фарса, наблюдающий за всем с галерки, имя которой Лейнсборо.

Хуже всего оказалось чувствовать свою полную беспомощность. Я хотела помочь Кэсу, больше всего на свете желала облегчить его боль, но не знала, как это сделать.

Увы, ни одни слова не вернут ему мать. Да и как заставить его смириться, как помочь отпустить ситуацию?

Сейчас, когда Кэссиэн отбросил маску, лицо у него стало совершенно неживое. Он как будто сам умер вместе с матерью. Тело достали из воды, а вот сердце остановилось. И теперь с помощью бесконечных гулянок парень пытался заполнить пустоту в груди.

«Только вот это не поможет!».

– Конец… – глухо закончил Кэс.

А я… Я потянулась вперед и решительно обняла его. Как тогда, в пещере, щедро делясь своим теплом и разгоняя его темноту. Пытаясь отогреть за долгие годы одиночества, хоть немного затянуть рану в груди.

«Ты больше не будешь один. Обещаю!».

***

Самые страшные кошмары – это те, которые выбираются из снов в реальность.

Кэссиэн очнулся со слезами на глазах и застрявшим в горле криком. Смутные картины перекрывали реальность, и вместо своей темной комнаты он видел иное: тонущую маму, воющих псов, крики отца, рыдания матери, рыдания Санви, похороны, смерть, истошный крик. Его собственный крик.

Кошмары были его нормой. Трудно видеть хорошие сны, когда носишь в груди столько тьмы. Обычно он заливал их вином, прячась в комнате мамы от целого мира. Только это уже не помогало, и очень давно.

Санви должно было смести его гневом, унести прочь из особняка, расщепить, обратить в пыль… Но она прижималась к нему и обнимала крепко-крепко.

От нее приятно пахло шиповником и лесом. И она была очень теплой. Не обжигающе-горячей, а уютно, как-то по-домашнему что ли. Как мама… Наверное. Или нет. Кэссиэн уже не понимал. Казалось, у него в голове все задвоилось, затроилось. Прошлое, настоящее, оно перемешалось, надломилось, и в этом кривом разбитом зеркале уже ничего нельзя разглядеть. Даже самого себя.